Как приручить Обскура (СИ)

— Нет… пока нет. Теперь ты будешь учиться заново, — Грейвз погладил его по затылку. — Ты не знаешь своих возможностей. И я их не знаю. Ты контролируешь себя — это твоя победа. Но чтобы владеть магией, этого недостаточно.

— Я буду учиться. Я больше не хочу никому причинять боль, — вздохнул Криденс.

— Будем надеяться, что он стал последней жертвой, — Грейвз усмехнулся.

Криденс вскинул голову, нахмурился, не понимая. Грейвз показал глазами на дуб.

Тот стоял, сухой и почерневший. Молодые листья истлели и рассыпались в пыль, он был голым, уродливым на фоне безмятежного неба.

— Я не хотел… — прошептал Криденс. — Я не хотел его убивать!..

Грейвз безразлично пожал плечами.

— Это же просто дерево. Он всё равно уже умирал. У него не хватило бы сил пережить зиму.

— Он бы прожил ещё целый год!.. — прошептал Криденс.

— Не год, — поправил Грейвз. — Несколько месяцев. Может быть, дотянул бы до середины осени.

— У него ещё было несколько месяцев… — повторил Криденс. — Он не увидит эту весну… и эту осень… Он мог бы ещё прожить!.. Это последнее, что у него оставалось…

— Это просто дерево, — мягко сказал Грейвз, не понимая, почему Криденс так огорчён. — Ему, наверное, четыреста лет, он был уже старым. Не грусти.

— Вы говорили, — тот вскинул голову, — говорили, что магии подвластна жизнь и смерть! Магия может помочь ему!

— Магия может поддерживать жизнь, — спокойно сказал Грейвз. — Она не может создавать её. Или возвращать. Это невозможно, Криденс. Он умер.

— Почему я убиваю, даже если этого не хочу?.. — тот смотрел в ответ со слезами. — Это была бы его последняя осень!.. Он ждал её!.. Он не хотел умирать — так!..

Криденс побежал к дубу, схватился за него, прижался щекой к жёсткой бугристой коре. Он гладил её пальцами, что-то шептал, из его рук струился едва различимый чёрный дымок.

Грейвз стоял в стороне, ждал, пока тот попрощается, будто дуб был его хорошим знакомым. Дуб был просто деревом, Персиваль не испытывал к нему никакого сочувствия. Это ведь не человек. Он и людей-то жалеть не умел, что уж говорить о дубах, рыбках и птичках.

Но что-то происходило.

В воздухе отчётливо пахло молодой листвой. Сильной, свежей, какая бывает в начале мая, когда почки на деревьях разрываются с отчётливым треском, и оттуда выстреливает упругий зелёный лист, остро пахнущий соком.

Грейвз поднял голову.

Дуб шелестел.

На глазах из засохших веток тянулись молодые побеги, к почерневшей коре возвращались краски, почки набухали и лопались, листья разворачивались к ветру. Даже трава у корней, едва очнувшаяся после зимы, воспряла и выпрямилась, расцвела золотыми одуванчиками с резными листьями.

Листва становилась всё гуще. Она закрыла все ветки, закрыла небо, весёлая, радостная… живая. Грейвз смотрел, задрав голову, и чувствовал, как по лицу текут слёзы. Первый раз за семнадцать лет — от непередаваемого никакими словами прикосновения к чуду. Потому что Криденс не знал таких заклинаний. Потому что таких заклинаний нет. Потому что заклинания не умеют возвращать жизнь. Потому что всё, что он знал раньше — не было магией.

Магией был Криденс.

Чёрное и журавли

— Расскажи… Расскажи… Расскажи мне про мальчика… — шептала темнота. Грейвз открыл глаза и уставился в потолок. Он слушал голос и лежал без движения, почти безучастный. Он ужасно устал. Дразнящий шёпот был насмешливым, не умолкал.

— Расскажи мне про мальчика…

Он шептал из каждого угла комнаты, заполнял спальню, густой, шелестящий. Грейвз протёр слипающиеся глаза, откинул одеяло и встал. Посмотрел на палочку на ночном столике, зевнул, босиком подошёл к окну. Золотые цветы на картинной раме потянулись к нему, но отпрянули, как только он подошёл вплотную. Грейвз перелез через картинную раму, спрыгнул в мягкую росистую траву. Земля была тёплой. Он нашёл глазами тропинку. Тёмный лес шелестел вокруг, белые цветы качались на упругих ветках. Грейвз сорвал один, поднёс к лицу, глубоко вдохнул.

— Расскажи… — донеслось из леса.

— «Расскажи», — передразнил Грейвз. — Хуй полижи. Три часа ночи, блять, как ты достал меня со своими разговорами!

Тропинка привела его на край поляны, где сидели двое. Один — на старом пне, похожем на трон, второй — на земле, обнажённый, в ошейнике, с опущенной головой. Гриндевальд наматывал железную цепь на пальцы и улыбался.

— Криденс, твою м-мать, — с чувством сказал Грейвз. — Прости, не имел счастья знать эту чудесную женщину. Почему ты не в постели?

Криденс поднял голову и посмотрел на него с недоумением. Шёпот стих.

— Что ты вообще здесь делаешь? — спросил Грейвз. — Голый. В лесу. Ночью.

Тот поднял руку, удивлённо потрогал ошейник и поднялся на ноги. Цепь распалась на звенья, растаяла в воздухе.

— Простите, сэр, — скорее удивлённо, чем виновато, ответил Криденс. — Я не знал, что уже так поздно.

Он поёжился от ночного ветерка, обхватил себя за плечи. Одежда начала проступать на нём, как на колдографии под действием проявителя — брюки, белая рубашка, жилет, узкий галстук. Криденс подошёл ближе, насупленно глянул из-под бровей.

— Простите, сэр, — скорее виновато, чем удивлённо, повторил он.