Государство не терпело никакой конкуренции со стороны частника. Единственным исключением из общего экономического правила стали небольшие личные сады и огороды, продукцию которых сельский житель мог производить на продажу, но это послабление сохранялось лишь из‑за дефицита овощей и фруктов. В городах существовали «колхозные рынки», на которых картошка, сметана, яблоки, цветы и банные мочалки продавались по ценам, определявшимся соотношением спроса и предложения. Иногда по воскресеньям мы с отцом ходили на ленинградский Андреевский рынок и кое-что там покупали, благо мои родители хорошо зарабатывали. Но вообще-то позволить себе регулярно отовариваться на недешевых «колхозных рынках» могли лишь немногие. Большинство или не захаживало туда, или покупало отдельные товары к праздникам.
Впрочем, как работала такая «колхозно-рыночная экономика», сегодня понятно всем. А вот как работало все остальное?
Хотя эпоха «долгих семидесятых» ассоциируется у нас с именем Леонида Брежнева, ни он, ни его преемники (Юрий Андропов и Константин Черненко) не управляли непосредственно всей жизнью многомиллионной державы. Формально лидер страны обладал гораздо меньшими полномочиями, нежели русские цари прошлого или российские президенты дня нынешнего. По Конституции на вершине властной вертикали Советского государства стоял избираемый гражданами Верховный Совет СССР – нечто вроде парламента. Для того чтобы в него не попадали люди, оппозиционно настроенные по отношению к власти, на выборах приходилось «выбирать» одного депутата из… одного (!) кандидата. Как тогда шутили, первые выборы советского типа провел Бог, когда создал Еву из ребра Адама и предложил ему выбрать себе жену [Мельниченко 2014: 601]. В общем, народ фактически лишь «штамповал» бросаемыми в урну бюллетенями заранее осуществленное кадровое решение высшей советской номенклатуры. Но даже этот абсолютно контролируемый «орган власти» никакой реальной власти не имел. В той же Конституции, где прописывались формальные полномочия Верховного Совета, имелась таинственная фраза о том, что руководящей и направляющей силой страны является КПСС. Данная фраза значила на деле больше, чем все остальные слова этого странного документа.
В 1920‑е годы на вершине реальной властной вертикали находился партийный съезд. Именно его делегаты, съезжавшиеся на время в Москву, решали принципиальные вопросы политической и экономической жизни страны. На съездах постоянно происходили острые дискуссии, и курс развития общества формировался победившей в этих дискуссиях стороной. В 1930‑е годы Сталин разбил всех своих противников, захватил абсолютную власть и сделал съезды столь же формальными, как сессии Верховного Совета [Авторханов 1991]. После кончины Сталина ни один партийный лидер в СССР уже не имел абсолютной власти, но и роль съездов не восстановилась. В 1960–1980‑х годах съезды КПСС исправно собирались каждые пять лет и устанавливали основные направления развития советской экономики. Но это был лишь пустой церемониал. Ни разу партийные аппаратчики, управлявшие экономикой в периоды между съездами, не вступали друг с другом в столь острый конфликт, чтобы апеллировать к делегатам и вербовать среди них сторонников разных группировок. А при единстве аппаратчиков рядовые участники съездов не могли, да и не желали противопоставлять свое мнение мнению начальства ни по какому вопросу. Подбор делегатов вообще шел по формальным критериям: на съезде должны быть не только правители, но и рабочие с колхозниками, не только мужчины, но и женщины, не только русские, но и представители всех народов. Мой собеседник бизнесмен Рушан Насибулин вспоминал, как в 1986 году увидел по телевизору среди делегатов очередного съезда КПСС своего знакомого по институту. Он был дураком, но тем не менее делегатом [Насибулин, интервью].