Вернемся, однако, к кино. Казалось бы, коли уж «Гараж» вышел, то должен демонстрироваться по всей стране в директивном порядке. Но не тут-то было. Украинский «подъезд» однопартийной системы оказался более консервативным, чем другие. Местное начальство прокат запретило, поскольку режиссер фильма успел засветиться в Киеве со своим излишним свободомыслием во время встречи со зрителями [Рязанов 1991: 365]. Понятно, что если бы собралось еще какое-то число крупных начальников, желающих «положить фильм на полку», то и цитата из Брежнева не помогла бы. Однако у престарелых болезненных членов политбюро хватало забот, помимо кино. И поскольку фильм нигде не попадался им на глаза при проезде по Москве на черных членовозах, спрятать высочайше одобренную критику в архивы Госкино недоброжелатели «Гаража» не смогли.
Впрочем, в некоторых случаях консерватизм проявляло само Госкино. Решать эту проблему помогало существование другого «подъезда», через который можно было выпускать тот или иной фильм. Скажем, Сергей Соловьев одну из своих острых картин стал снимать в Казахстане на казахском языке и лишь с началом перестройки перевел ее на русский [Соловьев 2008б: 256–286]. А Рязанов, получая отказ от кинематографического начальства, предлагал идеи фильмов начальству телевизионному. И получал согласие, благо Госкино с Гостелерадио исторически находились во враждебных отношениях. Телевизионщики рады были нагадить киношникам, да к тому же переманить от них лучшие кадры. Так было с фильмом «Ирония судьбы» в середине 1970‑х и с картиной «О бедном гусаре замолвите слово…» на рубеже 1970–1980‑х. Особенно сложной и любопытной оказалась последняя история. Началась она благодаря конфликту двух «творческих» ведомств. Фильм, который не подошел для кино, был в итоге снят для телевидения. Но потом вдруг возникли проблемы, поскольку в дело вмешался еще один «подъезд» – совсем неожиданный. «Гусар» не понравился руководству КГБ и лично товарищу Андропову, поскольку там в плохом свете демонстрировалась роль царских жандармов. Казалось бы, это нелепость. Согласно партийной идеологии, царизм с его жандармами жестко осуждался. Во всех школьных учебниках истории оценки были совершенно однозначные. Но товарищи из КГБ считали, видимо, по-другому. То ли потому, что усматривали здесь нежелательные аллюзии. То ли потому, что, намучавшись с диссидентами, искренне симпатизировали охранительному делу господина Бенкендорфа и считали в этой связи официальную коммунистическую идеологию порядком устаревшей. В итоге фильм пришлось изрядным образом скорректировать, спасая честь «голубых мундиров» [Рязанов 1991: 251, 397, 419]. Словом, «Гусар» доставил Рязанову много хлопот. Зато проблемы с украинским начальством, которое было недовольно «Гаражом», рассосались быстро. И опять через многоподъездность. Напрямую наказать неугодного москвича не мог даже сам «хозяин» республики Владимир Щербицкий. Украинцам пришлось ябедничать на режиссера в Союз кинематографистов. Но там Рязанова поддерживали. Поэтому Союз ограничился формальным внушением, а в Киев отправил пустую отписку [Рязанов 1991: 368].
Конечно, многоподъездность давала результат не так уж часто. Например, писатель Владимир Тендряков пытался в личном письме секретарю ЦК КПСС Петру Демичеву спасти собратьев по перу от репрессий [Розенблюм 2021: 423]. Но безуспешно. Авторитета, видимо, не хватило. Другой случай: «Литературная газета» пыталась опубликовать острую статью о взрыве на заводе в Минске, где погибли более ста человек. Заручились поддержкой «хозяина» Белоруссии Петра Машерова. Но секретарь ЦК КПСС Дмитрий Устинов наложил запрет [Борин 2000: 189]. И таких случаев было очень много. Тем не менее прагматичная часть шестидесятников стремилась использовать многоподъездность для решения практических вопросов и проведения в жизнь своих идей.