Как мы жили в СССР

Правда, в некоторых случаях людей фактически вынуждали уезжать навсегда за границу. Лауреата Нобелевской премии по литературе Александра Солженицына насильно выслали из СССР, чтобы он не смущал здесь умы. Владимира Войновича долгое время не публиковали и тем самым лишали куска хлеба. Единственным способом выживания в такой ситуации оставалась эмиграция. В 1969–1982 годах из СССР уехали не менее 40 крупных деятелей культуры, преимущественно писателей [Горяева 2009: 362]. А «бузотера» Владимира Буковского, чтобы не держать вечно в тюрьме, выслали на Запад, потребовав взамен отдать советским властям чилийского коммуниста Луиса Корвалана, оказавшегося в застенках у генерала Пиночета [Буковский 2008: 20–40]. Народ откликнулся на эту странную историю таким стишком: «Обменяли хулигана / На Луиса Корвалана. / Где б найти такую …, / Чтоб на Брежнева сменять?»

Иная история получилась с академиком Сахаровым. Он был слишком крупной фигурой в военной области, чтобы отправить его на Запад. При этом, несмотря на диссидентский настрой ученого, отправить его в лагерь власти не решились. В итоге они пошли на компромиссный вариант. Андрея Дмитриевича отправили на постоянное место жительства в Горький (Нижний Новгород). Поскольку город этот был закрыт для иностранцев, Сахаров терял возможность давать интервью зарубежным корреспондентам и собирать сенсационные пресс-конференции.

Словом, формы борьбы с инакомыслием стали при Андропове значительно более сложными и приспособленными к конкретной ситуации, чем при Сталине, который ради достижения своих целей готов был уничтожить любое число людей. Именно в адаптации механизма репрессий к новым условиям, а вовсе не в мифическом реформаторстве состояло истинное значение Андропова. Советская власть в эту эпоху дошла даже до того, что решилась бороться с инакомыслием в рядах творческой интеллигенции не только кнутом, но и пряником. Причем речь здесь идет не о пряниках материальных. Номенклатурным творцам щедро платил в свое время еще Сталин. В эпоху же Брежнева – Андропова появились «пряники» творческие. Власть стала дозволять критиковать отдельные стороны советской жизни, полагая, что создание писателями и режиссерами правдоподобной картины действительности в большей мере сработает на укрепление строя, нежели тупая односторонняя пропаганда. Скажем, в популярном еженедельнике «Литературная газета» было две «тетрадки»: первая – о литературе, вторая – о жизни в широком смысле. Во второй постоянно печаталась «крамола», тогда как первая давала махровую пропаганду, уравновешивая ситуацию [Борин 2000: 189]. Читатель часто первую «тетрадку» сразу отправлял в макулатуру, вторую же изучал внимательно. А вот, например, что сказал один редактор поэту Евгению Евтушенко: «…наши отношения мы можем строить на следующей основе: я вам буду позволять 30% против советской власти, но с условием, что остальные 70 будут – за» [Евтушенко 2006: 138–139]. Возможно, подобная схема казалась номенклатурному редактору вполне эффективной, но беда советской системы 1970‑х состояла в том, что читатель и зритель ждали именно «30% против», тогда как «70% за» воспринимали в качестве малоинтересного «фона» литературного произведения. Тем более что авторы на 70% часто халтурили, тогда как в антисоветские 30% вкладывали всю свою душу и весь свой талант.

Возможно, по этой причине советская власть так и не воспользовалась идеей «либерального» главы МВД Николая Щелокова, который в представленной для рассмотрения на политбюро аналитической записке предлагал не «публично казнить врагов, а душить их в своих объятиях» [Брежнев 2009: 256]. Применительно к случаю Солженицына он, в частности, предлагал, во-первых, выпустить его в Швецию для получения Нобелевской премии, а во-вторых, срочно предоставить этому лауреату квартиру в Москве. Щелоков полагал, что при таком подходе люди типа Солженицына будут сотрудничать с властью в той или иной форме. Однако ни Брежнев, ни Андропов не были готовы уйти в своем «всепрощении» столь далеко от Сталина.

Симулякр шестидесятничества

Пространство для некоторого маневра давала советскому человеку наряду с многоподъездностью системы и вялостью репрессий еще и относительная свобода, обретаемая во время отдыха. Школьник во время каникул уходил от идейного давления учителя. Взрослый в период отпуска не посещал партсобрания. Вне официальной работы коллектив распадался, и каждый его член получал возможность проявить индивидуальность: на пляже, на рыбалке, в садоводстве – всюду, где человек не зависел от спускаемых сверху партийно-политических установок. Мой папа, например, во время отпуска бросал читать ортодоксальную «Правду» и переключался на умеренно либеральную «Литературную газету».