Как мы ориентируемся. Пространство и время без карт и GPS

Эту историю мне рассказала американский лингвист и антрополог Франческа Мерлан, которая много лет проводила исследования в Северной территории; сама она впервые услышала ее в 1989 г. от Элси Реймонд, родственницы Харни. «В их краю было много жестоких схваток с аборигенами, когда овцеводы захватывали земли, – объясняла мне Мерлан в ее кабинете в Принстоне, где была приглашенным профессором в Институте перспективных исследований. – Им надо было уничтожить аборигенов – если получится. Элси и ее поколение застали как раз самый пик. Их родителей массово убивали, но кое-кому выжить удалось». Мерлан впервые попала в Северную территорию в 1976 г., еще студенткой, получив грант для изучения языка вардаман. В 1960-х гг. аборигенов выгнали с овцеводческих ферм, и они по большей части жили в Кэтрине или в лагерях на окраине города. Владельцы ферм пытались не пускать аборигенов на свои земли, чтобы они не могли там заниматься охотой, собирательством, проводить обряды; к присутствию Мерлан они тоже относились враждебно. Ее главные информаторы находились в городе, и именно там она встретила Реймонд, прекрасную рассказчицу, знавшую историю, генеалогию и мифологию своей сокращающейся общины. Во время этих разговоров и походов в буш Мерлан убедилась, что почти все аборигены обладают энциклопедическими знаниями местности. «В пути мы никогда не сомневались, – рассказывала мне Мерлан. – В любой момент они точно знали, где находятся, даже если мы шли уже четыре дня. Заблудиться для них было невозможно». Никто не забыл, где случились массовые расправы; память была еще свежа. «Элси, ее отец и мать бесконечно рассказывали о расстрелах, – вспоминала Мерлан. – Спустя какое-то время начинаешь понимать, что это была сознательная стратегия. Белые пытались убить всех, кого удавалось найти».

По дороге из Дарвина в Кэтрин я начала понимать, что никогда не видела подобного ландшафта. Мне попадались пологие склоны и обнаженные скальные выступы, но по большей части меня обступал нескончаемый редкостойный эвкалиптовый лес. На протяжении трехсот километров мимо проносились высокие алые эвкалипты, белые эвкалипты, эвкалипты-призраки, клубовидные эвкалипты; были еще и другие, почти лишенные листьев. Между деревьями росла высокая желтая трава – везде, кроме выжженных огнем проплешин. Мне этот опаленный ландшафт казался почти мертвым, но аборигены смотрят на выжженные ландшафты с чувством удовлетворенной гордости. Пожары прекрасны: это свидетельство заботы о земле, знак того, что творения предков не забыты.

Историк Билл Геммедж подробно описывал рукотворные пожары в доколониальной Австралии, отмечая, что огонь был союзником аборигенов, которые были «настолько близки к земле, насколько это возможно для человека»[189]. Огонь, писал он в своей знаменитой книге «Величайший земельный надел» (The Biggest Estate on Earth), «позволяет людям выбрать, где выращивать растения. Они знают, какие растения жечь, когда, как часто и при какой температуре. Тут нужно не просто разжечь костер – их требуется много, и разводить их необходимо в разное время, с разной силой, на разный срок… Ни одно естественное явление не сможет поддерживать столь сложный баланс. Мы можем удивляться тому, как люди это делали в 1788 г., но у них все прекрасно получалось. Природа Австралии сделала огонь орудием, подвластным человеку»[190]. Когда в Австралию прибыли поселенцы из Европы, ландшафт, с которым они встретились, не был диким. Его черты – их красоту часто сравнивали с облагороженной сельской Англией – возникли как итог применения знаний о географии и экосистеме региона, зашифрованных в Законе и песнях Сновидений. Геммедж утверждает, что главное в Сновидении – сплав теологии и экологии: «Представления о времени и душе, требование оставить мир таким, каким он был найден, взятие на себя тотемных обязательств перед землей и морем – все это неразрывно связано с экологией. Да, справедливо считать, что аборигены воспринимают ландшафт сквозь призму религиозных чувств, но Сновидения равно так же пронизаны осознанным пониманием окружающего мира»[191].

Я приехала в Кэтрин уже в сумерках и переночевала в нескольких километрах от города в доме местного врача, который жил там с женой и двумя маленькими дочерьми. Их дом открытой планировки стоял на просторном участке буша, тянувшемся к реке Кэтрин. Ужинали мы почти в темноте. Рядом с моей спальней, прямо за углом, находилась ванная, тоже «открытой планировки». Меня предупредили: если куда пойдешь, свети фонариком под ноги – а то наступишь на оливковых питонов! Те заползали на бетонный пол, греясь в его накопленном за день тепле. Встала я на рассвете, по дороге из города притормозила у супермаркета – купить продукты: хлеб, авокадо, сыр, масло и чай, – а затем выехала на шоссе Виктория, уходящее на запад. Дедушка Харни, Плуто, помогал строить это шоссе, направляя бульдозер по Тропе сновидений, а Харни, тогда еще маленький мальчик, шел рядом и слушал дедушкины истории.