Как я решила умереть от счастья

Он уже перешел на «ты», что дальше — поставит меня на четвереньки? На ту самую кушетку, где я заново прожила свою унылую жизнь в мельчайших подробностях? Лихорадочно вспоминаю, какие трусы надела утром. Надеюсь, не самые уродливые, или, того хуже, дырявые.

Не без удивления вижу, что он накрыл низкий столик у кушетки: меня терпеливо дожидается белое вино с зелеными оливками. Раньше мне полагался только стакан воды и коробка бумажных платочков. Весь наш кодекс летит к чертям.

— Я подумал, что лучше всего выпить по бокальчику прямо здесь. Тем более что сегодня моя очередь исповедоваться, — веселится он. — Ничего, что я на «ты»?

— Да ничего… Нет, все отлично, хотя я пока не очень понимаю, к чему нас приведут подобные перемены. Меня слегка тревожит столь резкое сближение.

— Давай мне пальто и располагайся.

Господи, только бы трусы были без дыр.

На Франке сегодня красная фланелевая рубашка, которой я еще не видела, и застиранные джинсы — весьма неформальный стиль. Очки в черепаховой оправе придают ему интеллигентности и сексуальности, он само совершенство. Просто не верится, что он за мной ухаживает, что такой мужчина прикладывает столько усилий ради такого ничтожества. Может, это у него контрперенос?

— Как ты себя чувствуешь после вчерашнего?

— Знаешь, неплохо, учитывая обстоятельства. Кстати, спасибо, что отвез меня домой, я все-таки уснула у тебя на кушетке, позорище!

— Это нормально.

Я краснею, воображая, как он несет меня на руках: все мышцы напряжены, моя голова лежит у него на груди, мое тепло сливается с его теплом… И я проспала все эти волнующие минуты!

— В общем, я была совсем без сил, потому и спала как убитая. Видимо, это мне и помогло. А сегодня я съездила в больничный морг, повидать ту женщину. Они там ее отмыли, она совсем другая без тех тряпок, ну, лохмотьев, не знаю, как это назвать. В общем, она выглядела куда лучше, если так можно выразиться.

Понимаю, все это жалкий лепет, но я же волнуюсь: взять и ни с того ни с сего перейти со своим психотерапевтом на «ты» — нелегкое испытание, и я сейчас делаю первые шаги, неуклюже, будто младенец. Он подает мне бокал белого вина, я смачиваю губы ради приличия. Почему мы сидим здесь и пьем вино, как друзья или будущие любовники? В последнее время все так быстро меняется, что я уже ничего ни в чем не понимаю.

— Молодец, что решилась туда поехать. Это снова делает тебе честь. Я дам координаты своего коллеги, мы с ним уже говорили о тебе, в общем, я все предусмотрел, не беспокойся.

Я улыбаюсь, делая глоток прекрасного «кото-дю-лайон», и с преувеличенным интересом разглядываю этикетку, чтобы скрыть смущение. Может, он даже поцеловал меня, спящую, пока нес на руках?

— Буду предельно честным, Сильви: я пригласил тебя не ради флирта. Не хочу, чтобы ты заподозрила у меня какие-либо сомнительные намерения. Я просто хотел поговорить, рассказать о себе то, что известно очень немногим.

Я глупо смеюсь, пытаясь сгладить неловкость. Пусть лучше у меня будет глупый вид, чем разочарованный. Потому что я разочарована.

— Сегодня мой черед изливать душу. Меня тоже потрясло то, что произошло вчера. Именно поэтому я не смогу больше тебя консультировать и сейчас объясню причину.

Не издаю ни звука, жду продолжения, как настоящий психотерапевт. Я прошла хорошую школу.

— Меня неспроста так тронуло то, что с тобой произошло, и то, что ты сделала. Ты должна знать: мой отец — бомж. То есть был им.

Теряю дар речи. Повторяю эту фразу про себя, чтобы ее осмыслить. Как мужчина, психолог, настолько уравновешенный и даже флегматичный, излучающий такую уверенность и сексуальность, может быть сыном опустившегося человека, живущего в картонных коробках? Незаметно выплевываю косточку от оливки, боясь подавиться ею. И молча смотрю на него: что тут еще добавить?

— Сама понимаешь, этим трудно гордиться, особенно когда ты совсем юнец и ищешь пример для подражания. Я всегда стыдился отца. Меня до сих пор это гложет; вот я поделился с тобой, и на душе гораздо легче. Я не смог сделать для собственного отца то, что ты сделала для той женщины. У нас были очень сложные отношения, он был психически нездоров и ушел, бросив меня совсем ребенком, оборвал все связи с семьей. Я рос с этой тайной и страдал от нее. Сама тема была для меня табу. И я часто чувствовал себя ужасно одиноким.

Я взволнована его признанием до слез. Ошарашена, потому что никак не ожидала такой откровенности. И почти напугана тем спокойствием, с которым он говорит о страшных вещах. Слова застряли в горле, я вынуждена откашляться.

— Давно его не стало?

— Лет десять назад. Оказалось, он скончался за несколько дней до того, как его нашли. Мой отец был алкоголиком, как многие бездомные, и умер прямо на земле, валялся у входа в метро, как мусор.

Пытаюсь осознать его слова, представить, что он пережил тогда. Но не могу, в голове не укладывается. Однако признаюсь — семейная история делает его еще более трогательным и неотразимым.