Как я решила умереть от счастья

Взгляд таксиста в зеркале стал опасливым, как будто простое желание открыть окно является грубым нарушением его частного законодательства. Я утыкаюсь в телефон, чтобы не вызывать подозрений. К счастью, ехать недалеко. Я заранее готовлю деньги за проезд, чтобы ни одной лишней секунды не дышать этими флюидами. Довольно тяжких испытаний для моего носа. Как только мы подъезжаем к больнице, тут же выскакиваю.

— Ну, примите, что ли, соболезнования, — бросает он мне в окно.

— Спасибо, вы тоже!

Вхожу. В приемном покое мне сочувственно указывают путь к моргу, который располагается этажом ниже, в подвале. Я сама еще толком не знаю, зачем пришла, просто хочу приблизиться к ней, к этой безымянной бездомной женщине. На выходе из лифта меня встречает дама в белом халате. Думаю, посетители к ней нечасто захаживают.

— Могу я вам помочь?

Прекрасное выражение, особенно в этих стенах. У той, что любезно предлагает мне помощь, глаза, как у спаниеля, и волосы, как мочалка. В общем, она мне сразу понравилась. В ее облике нет ничего отталкивающего, наоборот.

— Да, спасибо, я ищу тело, тело женщины, его вчера доставили к вам в морг. Бездомная из метро.

— Вы ее знали, вы родственница?

— Нет, но я была с ней в последние минуты.

Фраза чересчур высокопарна, особенно если вспомнить эти последние минуты.

— Я поняла, о ком идет речь. Она здесь, только при ней не было документов, и мы не знаем, кто она. Жаль, что вы не из родни, помогли бы ее опознать.

Она изучает меня сквозь очки, и я внезапно понимаю, почему у нее такой усталый вид. Все это ложится грузом ей на плечи — новые и новые покойники, их родные, их горе, боль, а порой и одиночество, от которого никуда не деться.

— Можно мне ее увидеть? Я бы хотела побыть с ней наедине.

Кажется, женщине приятна такая просьба.

— Идемте.

И мы двинулись по длинному лабиринту коридоров, в рассеянном свете ламп, сквозь больничные недра. Там, наверху — пока живые, здесь, под землей — уже умершие. Мои шаги гулко отдаются в тишине, а ее кроксы жалобно скрипят о линолеум. Она заводит меня в помещение, которое чем-то напоминает холодильную камеру какого-нибудь ресторана, если забыть, что мы в больнице, и сверяется с именами на карточках. В этих камерах хранятся мертвые тела, как охлажденное мясо.

— Не ошибиться бы…

Мне даже как-то неловко дышать среди всех этих мертвецов. Сколько их там, за дверцами? Сколько судеб окончилось тут?

— Вам будет нелегко ее узнать, тело доставили не в лучшем состоянии, мы долго приводили его в порядок. Увидите, как она изменилась. Не знаю, что вы собирались сделать для нее, но всю ее одежду мы сожгли. Если никто не принесет другую, придется хоронить в больничном халате.

Она открывает камеру, выдвигает алюминиевую полку. Я вижу крохотное тельце, будто усохшее под белой простыней. Освободившись от кучи грязных тряпок, вчерашняя бомжиха приобрела человеческий облик, будто красавица показалась из-под маски чудовища. Ничто в ней не напоминает о том диковинном зверьке, который тихонько поскуливал в метро. Упокоилась ли она с миром? Трудно сказать. Такая маленькая, она даже на этой узкой полке теряется. Оттиск этого лица навсегда сохранится на моей сетчатке, я не смогу ее забыть. Стою, не в силах пошевелиться, как и она. Сотрудница морга чувствует мое волнение.

— Мы уже сделали вскрытие, чтобы установить причину смерти — у нее был рак в последней стадии, метастазы повсюду.

— Она, верно, очень мучилась, — в ужасе шепчу я.

— Я вас оставлю, но буду недалеко, зовите, если понадоблюсь. И можете не торопиться.

Она уходит, скрипя кроксами. А мне-то казалось, что эти уродливые тапки годятся только для пляжа.

Я немного робею при виде лежащей передо мной женщины и ее лица без грязной маски. Открытыми глазами она, словно гигантская кукла, уставилась в потолок. Странно, глаза были закрыты, когда я в последний раз ее видела — еще при жизни, то есть на пороге смерти. У нее светлые глаза и выступающие скулы. Выглядит моложе, чем вчера. Возможно, она приехала из Восточной Европы, или у нее просто славянские корни. Кто она? Как она там оказалась? Мы встретились меньше суток назад, но стали очень близки. Она в каком-то смысле заняла мое место в этой холодильной камере. Хотя нет, мое свободно. Комок в горле поднимается все выше, первые слезы опадают тихо, как осенняя листва. Такое маленькое тело и такое огромное одиночество! Я окоченела. И ей тоже наверняка холодно, надо ее одеть. Я выхожу и рядом с лифтом отыскиваю женщину-спаниеля.

— Вы закончили?

— Да, спасибо. Приятно видеть ее такой, ну, в смысле, чистой.

— Мы всегда стараемся придать достойный вид людям, которые все потеряли в жизни. Труд нелегкий, в него душу надо вкладывать. Это важно и для родных, и для нас самих. Да, мы привычны к смерти, но не равнодушны.

Прямо не знаю, что и сказать. Мы смотрим друг на друга, и молчание не тяготит нас.

— Что теперь с ней будет? Сколько вы ее здесь продержите?

— Шесть дней, при условии, что будет место. Потом, если никто не объявится, ее похоронят на кладбище Тиэ, там выделен участок для тех, у кого нет семьи, ничего нет.