Как я был пособием

Марианна ворочалась на моем плече. Мы лежали в гнезде, построенном мной на одном из огромных развесистых деревьев. Ее голова покоилась у меня на ключице, неведомым образом воспринимая ее как удобную подушку. Лицо уткнулось посапывающим носом в мою диафрагму, клякса волос расползлась от щек до живота, местами щекоча до невыносимости. Руки царевны обнимали мой торс, закинутая ножка прекрасно чувствовала себя поверх моего бедра. Сонная, теплая, сейчас дремотно-мягкая соседка ничуть не напоминала то деревянное создание, которое я волоком втащил сюда, на высоту.

Вчера мы не смогли идти долго. После еды, бессонной ночи и всяческих треволнений неудержимо клонило в сон. Марианна на ходу клевала носом. Когда мы нашли еще одну вероятную стоянку судов с кострищем, я выбрал дерево неподалеку, чтобы видеть тропу и каменистый причал плоскодонок. Вдруг повезет встретить возвращающегося Селиверста? Думаю, он не откажет в просьбе доставить нас на другой берег.

Судя по всему, собако-волки здесь не водились. Лая не слышно даже вдали, никто нас не беспокоил… некоторое время. Хотя, не факт, что мы видели все, так как отключились сразу, едва тела вытянулись горизонтально. Но к утру я проснулся от шума: вдоль реки вверх по течению невидимые мне люди тянули на канатах торговое судно. Они иногда переговаривались, хотя членораздельных слов не долетело. Голова у меня была невыносимо тяжелая, изможденные мышцы просто не дали бы спуститься без увечий, и я снова заснул. Через пару часов, на рассвете, так же на канатах проволокли еще одну торговую ладью, очень похожую на Селиверстову. Эти тоже не остановились. Сильно высовываться я не рискнул, лишь залез повыше и привстал на ветках. Знакомых фигур не видно. Да и ладья оказалась другая, просто похожая. Видимые члены команды неплохо и привычно вооружены, лица у всех мрачные, скучные: то ли подневольные, то ли плохо наторговавшие. Не хотелось даже попадаться им на глаза.

Солнце показывало часов примерно десять, когда царевна зашевелилась, ее глаза открылись, в них взорвался салют:

– Ой, не сон!

– Привет, – сказал я. – Как спалось?

– Как никогда!

– Готова к новому переходу?

– Уже? А можно еще полежать?

– Ну, полежи, только совсем немного.

Марианна лизнула меня в плечо и расхохоталась:

– Полизала!

Сущий ребенок. Она снова уткнулась мне в грудь – довольная, упругая, бессмысленно улыбавшаяся.

– Шалунья. – Я легонько пихнул ее бедром.

– Если не я, то кто?

– Надеюсь, ты о шалости в смысле юмора, а не в смысле… шалости?

– Я – как ты. Как скажешь. – Сильный выдох сбил мне с живота налипшие листики.

Казалось, первое, что сделает царевна, когда проснется – замкнется в кокон и заявит, что стесняется. Поскольку – свет. И я. И вообще.

Не тут-то было. Открыв глаза в моих объятьях, она чувствовала себя рыбой в воде, зайцем в поле, мокрицей под плинтусом… не знаю, кем еще. Короче, сейчас, при ярком свете дня, она ничуть не комплексовала. И это меня напрягало. Ведь праща с вечера опять заняла место на моей щиколотке. Изобретенное Марианной облаченье не выдержало испытания жизнью, а на изготовление какого-нибудь другого не было ни сил, ни времени. В гнездо мы свалились в одежде первых библейских персонажей.

– Ты тоже знаешь своего истинного папу? – Любопытство пересилило баловство. Или первый эмоциональный всплеск иссяк. Теперь царевне хотелось поговорить. – Ты обычно так тепло о нем отзываешься. Именно о нем, не упоминая других четверодителей.

– Тоже? То есть ты понимаешь, что отец у тебя только один?

– Разве ты не видел отца Изяслава? Он – вылитая я. Нет, правильнее сказать, я – вылитый он, только в штанах. – Она машинально почесала оттопыренную ягодицу.

– В штанах? – чисто рефлекторно пошутил я.

Чуточку сконфузившись, Марианна быстро возвратила руку на место, то есть на мою грудь:

– Если не брать наш исключительный случай, то да, в штанах.

– Тогда я согласен, он – это ты в юбке.

Жалко, некому оценить шутку юмора.

Марианна кивнула:

– Именно. Внешность – его, точь-в-точь. А характер – отца Остапа. А мозги —отца Гавриила. Мама так говорит.

– А напористость и упрямство – однозначно мамины.

– Тоже заметил?

Моя напарница повозилась, устраиваясь. Шуршащие листья подкладки разворошились, смялись, частично просыпались вниз. Вокруг моих поясницы и живота сошлись и захлопнулись ласковые челюсти капкана из рук и ног. Ветвяной каркас опасно зашатался.

Тесное присутствие обжигало. Нога поверх моих коленей казалась невесомой. Даже немного желанной. Даже не немного. Приятная тяжесть волновала и успокаивала одновременно. Левый бок сладко ныл под облипшей плотью. Нижние ребра нежились в упругом плену и были не прочь втиснуться еще сильнее. К сожалению и восторгу, облегающие тиски их в этом поддерживали. Ощущения кожи передавались внутрь: острые, знойно вязкие, непередаваемые, грозно зовущие. Кровь заявила о суверенитете от разума, и пришлось ограничить ее бесконтрольное распространение плотным накрытием рук. Пора вставать.

Не хотелось.

Надо.

Еще чуть-чуть и встаем.

И еще немножко.

Капельку.