Как я был Анной

Только клетка есть клетка. Если им попадётся в руки хрустящий человек, они его ни за что не выпустят. Вдруг он под машину угодит? Или, упаси бог, напьётся и выпадет из окна? Или пойдёт грабить, а его убьют? Слишком велики риски. Плюс — надо ведь и в самом человеке покопаться. Какого хера он хрустит, когда остальные не хрустят? Учёные такие загадки любят. К тому же они тоже ёбнутые, а ёбнутые учёные — это уже за гранью. У них цирк «Дю Солей» в голове, как с ними связываться? Ну, я и не связался. Я вообще никогда не хотел быть особенным. Я физиологический человек. Мне бы поесть, поспать да поебаться. Водки ещё могу. Я не виноват, что во мне сохранился хруст. Никто не знает, что во мне сохранился хруст. Отец не знает, мать не знает, жена не знает, сын Коля не знает. Я случайно хрустнул. В ванне лежал и хрустнул пальцами. Чуть не обосрался со страху. Это что же, думаю? С хера ли баня пала?

Я не люблю ответственность. Мне лучше роллы палочками есть, чем ответственность. Затихарился. Никому не сказал. Не хочу в клетке сидеть. Кого-нибудь другого всяко скоро найдут. Нет, я понимаю, что Тайра Бэнкс, но ради одного минета на ПЖ идти не готов. Вообще, в моём случае мир изменился в охуительную сторону. Раньше все были нормальными, а меня считали ёбнутым, потому что я стишки писал, бухал и барагозил, а теперь все ёбнутые, а я вроде как нормальный. Приятное чувство. Это как Галилея воскресить. Галилей. Был Иванес-ебланес, стал Галилей. Нехило переобулся. Короче, хрустнул я и зажил своим порядком. Батя на заводе, я на заводе, жена в мясном торгует, мать — на фруктах-овощах. Коля в первый класс пошёл, кстати. Он — в меня. Школу бы закончил и ладно.

Вокруг все ёбнутые, конечно, но не круглосуточно, а приступами. Думали — луна. Потом думали — звёзды. А потом забили. Непонятно нихуя. ЧС. Комендантский час. После девяти на улице кого встретят — пиши пропало. В семь утра первый раз можно выходить. В шесть выйдешь — прикладом по ебалу. Даже в Новой Зеландии. Под это дело смены на заводе сдвинули. Раньше с девяти ночную херачили, сейчас с восьми.

Ну, да мне похуй. Лишь бы хруст не спалить. Я месяц с ним прожил, когда мои «засвистели». С мамы всё началось. Суббота. Утро. За окном морозец, солнечно. По лесу ништяк гулять. А мама блины замутила. Вдруг слышу: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди! Октябрь впереди! Октябрь впереди!» Чё это, думаю? Ей шестьдесят всего, какой, нахуй, Ленин? В комнате батя взвился. Не смей, орёт, не смей! Керенский, говорит, Колчак! Я тебе саблей голову отрежу, ведьма! А я в туалете был. Портки натянул, выскочил. Жена танцует у зеркала. Голая. Гладит себя. Познакомься, говорит, это мой любовник Райан Гослинг. И на вешалку показывает. Я, говорит, для него танцую. Я, говорит, ухожу от тебя в Лос-Анджелес. Пиздец, думаю. Коля тоже хорош. Он в гостиной был. Захожу — всё лицо в маркере и герань жрёт. Не жри, говорю, герань, Коля. А он улыбается, как человек дождя, и жрёт. А батя на кухню побежал. Я — за ним. А он самый длинный нож схватил и на маму. Блядина, говорит, красная. Щас я тебя по всей белой науке разделаю. Мама сковородку схватила. Давай, шипит, давай! Классово чуждый элемент. Мозги через ухо выпущу, так и знай. А у нас кухня большая, есть где поманеврировать. Мы родительское жильё продали и четырёхкомнатную купили в новом доме. Правда, я на полтора ляма в ипотеку влез, но сейчас не об этом.

Эта танцует, тот герань жрёт, эти смертный бой затеяли. Чё делать — хуй его знает. Тут меня осенило. Убежал в ванную, дверь закрыл, воду пустил и давай хрустеть. Пальцами сначала. Затем шеей. Потом позвоночником. Ногой даже два раза умудрился звук издать. Выключил воду, прислушался. Тихо, вроде. Вышел. Батя телик смотрит. Коля с конструктором возится. Жена в халате чай пьёт. Мама тесто на сковородку льёт. Благодать. Каждый день, думаю, надо теперь. Но без палева. Родные, конечно, не сдадут, но брякнуть кому-нибудь могут. «Мой-то, а? Хрустит! Как пить дать — хрустит. Своими ушами слышал». Тут уж непременно захомутают. Понимаю, о чём вы подумали. Человечество с ума сходит, а ты в ванне шкеришься. Шкерюсь. Сходит. Только свобода дороже. На хую я это человечество вертел. Этому человечеству тридцать пять лет до меня никакого дела не было, а тут, значит, отдай и выложь? Нахуй. Нечестно. Родных спасу, а остальные ебитесь, как хотите. Я в ШИЗО был. Я знаю, что такое клетка. Меня не проведёшь. Короче, с того дня я каждый вечер стал в ванной хрустеть. Полгода так прожили. Без приступов.