Как я был Анной

— Да. Я всё им рассказала. Меня держали в застенках где-то в Словакии. Десять лет пыток, милый, десять лет.

— Почему тебя не убили?

— Я сбежала. Я сообразила, что скоро меня убьют, и за два месяца до казни прикинулась очень слабой. А за три дня, представляешь, мне удалось выпить крысу. Они не знали, что я выпила крысу. А я выпила и сумела уйти.

— Ты пила крысу?! Почему ты не пришла ко мне?

— Милый, я боялась. Я и сейчас боюсь.

— Я знаю. Не бойся. После форума мы навестим Словакию.

— Хорошо. Но откуда ты узнал про оборотней?

— Ко мне приходил Пелевин.

— Что?!

— Да. С арбалетом и серебряными стрелами.

— Боже! Представляю, как ты смеялся. И что он сказал?

— На форум нападут оборотни. Когда именно — непонятно. Я бы напал во время открытия или закрытия. У оборотней благодаря твоим сведениям новая генеральная идея — жрать творческих людей, чтобы ослабить вампиров.

— Прости. Они кололи мне «химию». Во многом мы всё равно люди, понимаешь?

— Да. Во многом. Некоторые из нас.

— Что ты будешь делать с оборотнями?

— Убью их всех. Не из-за молодых писателей, из-за крысы, которую ты выпила. Но из-за писателей тоже. Не люблю, когда кто-то претендует на мою кормовую базу.

— А мне кажется, ты убьёшь их от скуки.

Пульхерия почувствовала, что гроза миновала, и позволила себе вольность. Мужчина усмехнулся и промолчал. Пульхерия верила в его неоспоримую мощь, он же верил в неё чуть меньше. Если оборотней будет очень много, он может не устоять.

Вынырнув из Гоголевского переулка, мужчина и Пульхерия пошли в гостиницу. По дороге Пульхерия спросила:

— Милый, у тебя есть выпить? Мои запасы оскудели.

— Есть.

— Что-нибудь особенное?

— Бокал Тартт.

— Ух! Угостишь меня?

— Мы выпьем его вместе.

— А что ещё у тебя есть?

— Бокал Быкова, бокал Юзефовича и полбокала Иванова.

— Я не пила Быкова. Какой он?

— Очень терпкий. Фруктовые нотки, искристость, прохлада Аргонского леса. Быков любит подышать. Его не стоит пить без декантера.

Слушая мужчину, Пульхерия невольно ускорила шаг. Последнее время она пила околотворческий ширпотреб, который поддерживал жизнь, но наслаждения не приносил. От рассказа мужчины у неё зачесалось в горле. Она едва сдерживала себя, чтобы не побежать. Пульхерия уже видела, как врывается в номер мужчины, открывает холодильник Haier, стилизованный под чемодан, нашаривает штопор Waring, выливает Быкова в декантер и закуривает дрожащими пальцами, чтобы подождать хотя бы чуть-чуть. Неожиданно мужчина побежал. Он бежал легко, едва касаясь асфальта. Пульхерия ринулась следом. В их беге было мало человеческого, но пустынные улицы Ленинска не могли этого разглядеть. В гостиницу они вошли благопристойно. Благопристойно поднялись на двенадцатый этаж. На этаже благопристойность их оставила. Они ворвались в номер, который уже был пуст, потому что Пелевин дописал свой рассказ, оставил флешку на тумбочке и ушёл. Мужчина достал из чемодана бутылку с этикеткой «Быков» и бутылку с этикеткой «Юзефович». Разлил красную влагу по двум декантерам.

— Ты пей Быкова, раз не пробовала. А я выпью Юзефовича. Мне хочется его сдержанности сегодня. Это очень холодная кровь с огненным послевкусием. Нотки металла, объятого лавой, так я это понимаю.

Через пятнадцать минут Быков и Юзефович были разлиты из декантеров по музыкальным бокалам. Мужчина и Пульхерия чокнулись. Прежде чем припасть к бокалу, мужчина погасил свет. Сквозь мрак он видел, как Пульхерия коснулась бокала губами и втянула аромат крови. Её глаза полыхнули предвкушением. Замерев на секунду, как парашютист перед люком, Пульхерия наклонила бокал и отпила. Мужчина пригубил из своего, а потом залпом его опустошил. Ослабели ноги. Мир помутился. Пульхерия повалилась на кровать. Мужчина упал рядом. Они переживали нирвану, сильнейший «приход». Они смеялись, плакали, целовались, что-то говорили, сами не зная что. Иными словами, были счастливы как дети.

— Знаешь, я всё-таки буду жить у тебя.

— Живи, конечно, раз хороший человек.

— Потолок движется.

— Жужелица! Жужелица!

— Движется жужелица.

— Ох, милый, я такая несчастная!

— Кто тут милый, хотел бы я знать?