Птицам срывает крышу, и начинается кавардак – вопли, бешеный свист, йодль-трели и прочие звуки, бьющие по перепонкам. Несмотря на игрушки, душ, питательный сбалансированный корм, легко достающиеся орехи и фрукты, отсутствие хищников, где-то внутри птицы все равно помнят, откуда они родом. И они доносят это до вас, ой как доносят – что они не только умные и милые.
– Мы считаем это очевидной истиной! – орет мне в ухо Олли.
– Ах, Олли. Ты такой умница.
Раз уж на остаток вечера лаборатория осталась без дежурного, я следующие полтора часа болтаю с птицами, почесываю им шеи, развлекаю всякой ерундой.
– Какая игрушка, Шарлотта?
– Пробка.
– Какой цвет, Олли?
– Чао-какао!
Когда наступает время отправить их на боковую, я целую каждого попугая в жесткий черный клюв и, перед тем как накрыть клетки, пою «В саду». Когда я умолкаю, они просят еще. То есть начинают свистеть, издают звуки вроде «о-го-го», как пьяные на концерте.
И я снова пою:
– И Он везде со мно-о-ой, – подхватывает Шарлотта.
Она замолкает, ждет меня, и я заканчиваю песню одна.
Некоторое время у нас в тюрьме была певческая группа, «оздоровительное начинание», мы собирались по понедельникам, после Дневного хавчика, чтобы провести час с Дженни Маленькой – худенькой старушкой, которая сначала руководила церковным хором в Бар-Харбор, а потом села за торговлю наркотой в своем сарае. Начиналось все хорошо: забавные распевки, короткие мелодии и простые гармонии; пели мы в основном фолк и спиричуэлс. Все испортила Рене. Не специально, конечно, ведь не ее вина, что поет она, как застрявший в канаве трактор. Это я тупица, что начала возмущаться. Просто мне так сильно хотелось хоть чего-нибудь прекрасного. Этим чем-то и стал потом Книжный клуб.
Режим очень важен для здоровья и состояния птиц, поэтому я отправляю их по клетками ровно в восемь. Боб и Алан прижимаются друг к другу, Шарлотта прячет голову под крыло. Старикан Олли засыпает почти мгновенно, и его я накрываю первым. Слышно, как Боб издает свое милое «эрк», желая Алану спокойной ночи. Я зову их «ковбои», и, мне кажется, им это нравится.
Потом я прибираюсь в Птичьей гостиной и, намыливая оставленную Мейсоном в раковине посуду, с надеждой думаю, что Фрэнк и Харриет, высадив меня, отправились вдвоем перекусить в каком-нибудь скучном стариковском ресторанчике, где не крутят громкую музыку. Это было бы правильным завершением дня.
Уже когда я наконец собралась и готова с сумкой и книжными кошками выйти из лаборатории, в приемную вваливается Миша, с огромной стопкой каких-то папок. Завтра последний день для подачи на очередную финансовую поддержку, и он собирается еще раз посидеть над заявкой.
Ему не приходит в голову спросить, почему я тут так поздно, – он считает, что все в мире работают, как он, то есть круглые сутки.
– Могу помочь с формуляром заявки, – предлагаю я. – Миссис Роча мне показала, что к чему.
Он на миг прикрывает глаза.
– Как много вы умеете. Я не могу себе позволить вас потерять.
– Вы меня не потеряете.
Он замирает и «наблюдает». Кладет папки на стойку в приемной, мы стоим в тусклом свете и просто дышим. Два бессловесных создания.
– Вы мне нужны, – наконец произносит он.
Мы стоим так близко, что я вижу внутреннюю сторону его губ – они розовые, как у младенца.
Меня охватывает сильнейшее желание обнять его, он притягивает к себе, точно отлив или прилив, которым сопротивляться бесполезно, но тут из Птичьей гостиной доносится верещание Олли – и вдруг что-то щелкает во мне, и я понимаю, что из меня получится отличный начальник, я отступаю на шаг, натыкаюсь на стойку. Папки валятся на пол.
– Нет, – говорит Миша, когда я тянусь за ними. – Позвольте мне.
Он наклоняется, собирает папки. И остается так стоять, чуть ли не на коленях, и смотрит на меня снизу вверх, и во взгляде его удивительная мягкость, весь лед внезапно растаял. Взгляд перемещается на металлических кошек у меня в руках.
– Подарок друга, – говорю я и разрушаю этот волшебный момент. – Удачи с заявкой, – шепотом добавляю я, а он так и стоит, наклонившись.
Почти не дыша, я спускаюсь по лестнице, прохожу мимо аудитории, где должен находиться Трой, и вот я уже на улице, незаметно опустился вечер, я спешу прочь, тело мое горит от желания, и я возвращаюсь к разговору, который начала сегодня у могилы матери. Я не попрощалась с ней, как собиралась. Я поздоровалась.
Я сказала: «Здравствуй, мама. Вот я теперь какая».
Глава 23
Настоящее лето наступило поздно, внезапно пришел зной, и в тюрьме стало душно и нестерпимо жарко.
– Кондей накрылся, – сообщила Рене. – Мы тут подыхаем.
– Может, кто-то по воздуховодам ползает, – предположила Мариэль. – Какой-нибудь мужик ударился в бега.
– Удачи ему, – сказала Дженни Большая. – Эй, Буки, классные туфли.
– «Мэйсис», – отозвалась Харриет. – Тридцать баксов, распродажа.