Харриет стряхнула наваждение и поспешила через «Поэзию», мимо «Игр и головоломок» в переднюю часть магазина, к витрине, откуда через стекло увидела Вайолет – та сидела на той же скамейке, где в самом начале мая Харриет встретилась с ней, испуганной бывшей заключенной с невеселыми перспективами. Теперь июнь. Вайолет многого добилась, и Харриет было невмоготу снова видеть ее раздавленной. Она стиснула руки почти в физическом страдании.
И вдруг откуда ни возьмись, словно облако налетело, укрывая от слепящего солнца, возник Фрэнк Дейгл, наклонился к Вайолет и заговорил – и Харриет подумала, что Лу именно так разговаривал с их дочерьми, само участие. Она отметила руки Фрэнка, большие, трудовые, руки настоящего работяги.
– Обожаю Фрэнка, – материализовавшись за ее плечом, сказала Марни.
К ним присоединился еще кто-то из сотрудников книжного.
– А мне ужасно жалко эту девушку, – вздохнула высокая, Робин.
– Мне тоже, – сказал Джейк, парень из каморки, который редко выползал в торговый зал. – Но еще больше мне жаль Фрэнка.
– Представь, что ты лишил кого-то жизни.
– Вот именно.
– Даже если не специально.
– Я сочувствую им обоим, честное слово.
– До чего она худая. Неужели так бывает, когда кого-нибудь убьешь? А потом что, ничего есть не можешь?
– Она сильнее, чем с виду кажется, – обернулась к ним Харриет. – Мы все сильнее.
– Следующий, – донесся с Верхотуры голос Бейкера.
Харриет прошла к кассе и протянула книгу стихов Майи Энджелоу.
– Мне потребуется еще одиннадцать экземпляров, – сказала она, ожидая оценки своего выбора. – Надеюсь, Энджелоу заслуживает вашего одобрения?
– На мой вкус. Клаудия Рэнкин лучше. Но Майя тоже норм. – Касса зажужжала, выдавая чек за покупку. – А эту тоже берете?
– Да, – спохватилась Харриет, кладя на прилавок сборник цитат.
Книга сама собой раскрылась на цитате, которая никак не могла оказаться случайной.
Глава 20
На суде, длившемся шесть с половиной дней, дочь мистера Дейгла – ее зовут Кристин Страйт – поедала меня взглядом, словно оголодавшая змея. Да и моя сестра, всегда сидевшая рядом с мамой, делала примерно то же, а мама была почти не в состоянии поднять глаза на меня, и ее взгляд я ловила лишь в конце дня, когда меня выводили из зала.
Впрочем, Кристин Страйт я не виню, нет. Но Вики? Когда мне было два года, а Вики пять, мама каждый вечер заставляла меня лечь спать в свою «взрослую» кровать, но я всякий раз уползала к Вики. Сестра приподнимала одеяло, и я ныряла к ней.
Казалось бы, такое остается на всю жизнь, но нет. Общительную болтушку Вики аист доставил не по тому адресу. Мама отдавала предпочтение мне, заядлой читательнице, Вики разобралась, что к чему, примерно годам к двенадцати и на этом покончила постигать книжную мудрость. Был бы жив наш папа-байкер, он бы души не чаял в Вики, и тогда все могло сложиться совсем иначе.
Мама считала, что я прирожденная читательница. «Эта рождена, чтобы читать». Я проглотила почти все книги в публичной библиотеке Эбботт-Фоллз, а заведующую библиотекой, миссис Макхейл, носившую высокий рыжий парик, похожий на пылающую изгородь, обожала с детства. «Ты молодец, Вайолет», – говорила она, когда я набирала книг по максимуму. Мама занималась наполнением библиотеки, ее стол находился за спиной у миссис Макхейл, и каждый раз, когда миссис Макхейл говорила мне «ты молодец», мама краснела и улыбалась.
Она думала: «Мы молодцы».
Однажды пастор Рик поймал меня с экземпляром «Над пропастью во ржи» и перед всеми прихожанами устроил маме разнос. По части осуждения пастор Рик был очень талантлив. И случилось это как раз в ту неделю, когда была мамина очередь приносить угощение, она испекла тогда рассыпчатое песочное печенье, на приготовление которого угрохала полдня, и пастор это знал. Приход наш был не такой уж большой, всего семей сорок, но все они для мамы были родными людьми. Размахивая своими мерзкими бледными ладошками, пастор называл маму легкомысленной и безответственной, раз она подсунула мне этого «поганого писаку». Мама, наклонив голову, молчала. Никто, даже ее сестры, не вступился за нее, а я, вцепившись в мамину руку, молилась, чтобы похожие на солому волосы пастора Рика загорелись. В тот вечер мама положила «поганую» книгу мне под подушку. «Я тоже в тринадцать ее читала», – прошептала она мне в самое ухо. Она верила, что если читаешь с чистыми намерениями, то Иисус тебя не осудит.
Вот это были новости так новости. Во-первых, мама осмелилась, пусть даже втайне, бросить вызов пастору Рику. А во-вторых, мама знала об Иисусе то, чего не знал пастор Рик.