Как читать книги

– Мне не следовало спрашивать, – когда мы поднялись, чтобы пойти в дом, сказала Харриет. – Не мое дело. – Она толкнула сетчатую дверь, пахло в кухне божественно. – Наверное, я просто пытаюсь так позаботиться о тебе, Вайолет.

Мне, наверное, следовало бы обрадоваться, ведь обо мне так давно никто не заботился. Но Харриет хотела, чтобы за рулем оказался Трой, и для нее имело значение, что это было не так. Небольшое, но все же имело.

В Книжном клубе я была такой же, как остальные, – человеком, наказанным за преступление, и в той обстановке ей было легче видеть во мне «человеческую непрерывность», преемственность. Так она однажды выразилась, когда мы читали «Дом на Манго-стрит». Все мы – лишь результат преемственности непрерывного человеческого опыта, мы не хуже и не лучше других. А точнее, мы сразу и лучше, и хуже других. Мы – едины, мы вне времени.

В Книжном клубе я была такой же, как остальные, – человеком, отбывающим наказание.

Но здесь, на Воле, я снова примкнула к хорошим людям – к тем, кто не совершал преступлений. Как можно ставить Харриет в вину желание, чтобы я была одной из них?

Я хочу быть одной из них и на работе могу делать вид, что так и есть. В этом смысл хорошей работы: ты двигаешься каждый день, глядя вперед, а не назад. Наступает новое утро, я глажу выстиранный лабораторный халат и иду на работу, ощущая некоторую неловкость перед Харриет и радуясь Олли, который разучивает слова «В саду», любимой песни моей мамы. На прошлой неделе занятия с птицами вели два докторанта из Нью-Йоркского университета, и я в основном проводила время в обществе Оливера в Птичьей гостиной, так что о новой разученной песенке знаем только мы с ним.

Доктор Петров человек слова, он сделал меня полноправной участницей исследований, и каждая минута в лаборатории необычайно увлекательна. Даже работа «горничной» кажется мне ответственной: смешать птичий корм, заменить подстилки, протереть после занятий все поверхности в Комнате для наблюдений. Когда-то у доктора Петрова от вирусного заболевания погибла птица, и теперь он требует стерильной чистоты. И я тоже хочу стерильной чистоты. Для него.

И я стараюсь. Стараюсь быть полезной.

Сегодня мы обучаем Боба новым словам, но все идет не очень хорошо. У нас новая игрушка – связка винных пробок, раскрашенных в уже известные птицам цвета. Новые предметы всегда стимулируют, и Бобу жутко нравится рвать пробки на кусочки, но он не может – или не хочет – говорить «пробка» ни за грецкий орех, ни за сочную сливу, ни даже за саму пробку.

– Ладно, Боб, – говорит доктор Петров. – Хорошая птичка. – И тяжко вздыхает, словно это он виноват в нерадивости Боба.

Записав последний неверный ответ Боба, я закрываю журнал наблюдений. Доктор Петров подсаживает Боба на насест у окна, его обручальное кольцо пускает солнечный зайчик, и я прищуриваюсь, представляя, как где-то там у него имеется жена – высокая, решительная, ученая, как он.

Доктор Петров все равно угощает Боба сливой и оставляет его в покое.

– Теперь посмотрим, как получится у Алана.

Он снимает Алана с насеста. Шарлотта осталась с Олли в Птичьей гостиной, сегодняшнее утро у нее свободно. Она за два дня выучила слово «пробка», в награду получила увольнительную и сейчас радостно терзает ярко-розовую пробку. Олли, кстати, тоже – ему тоже выдают игрушки, хотя он бездельник, этакий прадедушка, которого семья балует из любви или из чувства долга.

– Ну как, готовы? – спрашивает меня доктор Петров.

Готова как никогда. Доктор Петров, я это заметила, любую оплошность принимает близко к сердцу, вот почему угодить ему для меня большое достижение. Я беру другой журнал для наблюдений, заношу число, время, обстоятельства и жду, когда доктор Петров начнет. Это официальные занятия, не разминка и не показательный прогон, и я чувствую себя настоящим ученым.

Доктор Петров берет пробку и показывает ее Алану, тот оживляется – помнит ее со вчерашнего и позавчерашнего занятий. Доктор Петров дает ему пощупать пробку клювом, потом забирает.

– Алан, смотри. Какая игрушка?

Алан задумывается на минуту, в его глазах плещется тоска.

– Синий, – робко говорит он. Вчера он говорил то же самое.

Пробка и вправду синяя, но ответ мы ждем другой. Я записываю неверный ответ.

Это не похоже ни на что другое, что было у меня в жизни, – наблюдать, как птица думает. Сколько интеллекта и желания понять в этих глазах. Алан знает, чего хочет доктор Петров, Алан знает, чего хочет он сам. Как, должно быть, мучительно испытывать недостаток в словах.

– Нет, Алан, – говорит доктор Петров. – Неверно. Пробка. Это пробка.

Доктор Петров поворачивается ко мне, и начинается представление. Он поднимает соблазнительную пробку к свету, к моему лицу.

– Вайолет, смотри. Какая игрушка?