Кайрос

Вадим хорошо знал эту ее привычку – при малейших признаках усталости или стресса засыпать. Ей хватало ровно пятнадцати минут, чтобы восстановиться. Как Леонардо да Винчи. И еще кто-то из великих, сделавших свои маленькие открытия во сне. Он помнил, что ее нельзя будить раньше отведенного времени, иначе проснется раздраженной и капризной. Что еще он помнил о ней? Она любит спать по диагонали кровати, подмяв под себя подушку. Ей нравятся лаванда и море. Она верит в систему знаков и в любой неудаче находит приятные стороны. Эта ее черта всегда его бесила. Интересно, какой позитив нашла Сара, когда он ее бросил?

– Я знала, что ты это сделаешь. Знала с того момента, когда получила результаты УЗИ, – ответила Сара, не открывая глаза. – Сделать аборт меня уговаривали всей женской консультацией… Сейчас налево и пять километров по прямой. Потом свернешь направо, по стрелке указателя… Они говорили, что я буду жалеть всю свою оставшуюся жизнь, что я ничего не смогу сделать. И я знала, так и будет. Я действительно жалела.

– А теперь?

– Теперь нет.

– Что же произошло? – без особого любопытства спросил Вадим.

– Все так же задаешь вопросы, чтобы заполнить паузы. Раньше мне нравилось тебе помогать, и я отвечала. Только ты не слушал.

– Ударилась в эмансипе?

– Теперь говорят феминизм, Вадик.

– Какая разница, – он раздраженно обошел легковушку и прибавил скорость. – Еще немного, и скажешь, что я испортил тебе жизнь.

– Я сама себе ее испортила. Квиты?

– И что, ты меня совсем не винишь? – недоверчиво спросил.

– Помнишь, ты очень любил фразу: всяк сверчок знай свой шесток. Повторял к месту и не к месту. Я все время представляла себе этого сверчка – сиди, дурак, куда лезешь… И он сидел – зимой мерз, летом загибался от жары, старел, дряхлел, однако знал: шесток его. Но если вдуматься, Вадик, сколько таких сверчков не знают высоту и возможности своих шестков?! Они все для себя решили. Раз и навсегда. Сидят и не рыпаются. Или, что еще хуже, перепрыгивают на чужой в поисках лучшей доли. Только доли-то нет. Лучше быть на своем шестке. И ползти, ползти себе, пока есть силы…

– Сверчки, кажется, прыгают…

– Прыгать, летать, бежать!

– Не понимаю.

– Я совершила ошибку, Вадим. Убедила себя, что люблю тебя. Поставила на постамент и начала полировать. Вон как ты до сих пор поблескиваешь – глаз не отвести. Ты – не мой путь. Ты – не моя история. И у меня только сейчас хватило духу признать это. Если бы у меня была возможность, я бы все изменила.

– Не стала бы встречаться со мной?

– Напротив, обязательно стала бы встречаться. И даже денег на твой бизнес дала бы. Я не сделала бы одного.

– Чего?

– Я бы не стала рожать ребенка.

– Ты сделала аборт. Я узнавал… Ведь так?

На ее бледном лице, лишенном возраста и эмоций, алели веснушки.

– Мы с самого начала договорились, что у нас не будет детей. И ты с этим согласилась. По крайней мере, мне тогда так казалось. Или я ошибался?

– Разве сейчас имеет значение? – голос, как и лицо, без признаков жизни. – Все это время меня мучил только один вопрос.

– Почему я бросил тебя в день свадьбы?

– Это как раз очевидно и в твоем характере. Мучило меня другое: почему мы были вместе.

Ему захотелось похлопать ее по руке, что он и сделал.

Сара поморщилась.

И Вадим с запоздалым удивлением понял, что его прикосновения ей неприятны.

– Мы были молоды. Влюбились. Потом поняли, что не подходим друг другу. Банальная история. Таких тысячи.

– Все верно, за одним лишь исключением. Мы не любили. Вспомни, как тяжело и натужно ты изображал влечение. И я притворялась, что хочу быть с тобой. Зачем? Что нас притягивало?

– Закон противоположностей? Куда теперь?

– Пятьсот метров вперед. Потом в ворота.

– Что толку ворошить прошлое? Жизнь все равно не удалась. Извини, я приторможу, ладно? Курить хочется.

Он и сам не знал, зачем остановил машину. Страх?

То, что было впереди, действительно пугало, но было что-то еще, что-то темное и неподвластное пониманию. То, с чем пока не мог ни разобраться, ни справиться. То, что заставляло гулко и часто стучать сердце. Словно кто-то вынул это сердце из груди и сделал из него бубен.

Бом! Смерть! Бом! Жизнь!

Необратимость. Все случилось, и ничего уже не изменится.

Оказалось, он произнес вслух.

– Ты бы хотел что-нибудь в ней изменить? Если бы – пусть и гипотетически – существовала такая возможность?

– А она существует?

– Допустим.

За стеклом тучи снега. Черно-белые. Пористые. Мир создан из грязи. И он тоже такой же – грязный и первобытный. Все попытки облагородить – до поры до времени. Не тронь меня! Дай остаться таким, каков я есть. Первобытным и грязным. Без претензии на совершенство.

– Я бы жил по-другому. Пил бы, ругался бы со своей бабой, трахал бы ее и других по мере своих половых возможностей, порол детей, строил хибару на даче, копал картошку, гнал бы из нее бражку и снова пил. Жить как все – спасение от себя.

Вадим приоткрыл окно. В салоне стало холодно.

Сара выбила сигарету, прикурила, сделала пару затяжек:

– Окно все-таки закрой – дует. Странные у тебя представления об идеальной жизни – картошка, дача, баба, дети.

– Дура, если не веришь.