Про мусор это на самом деле. Это взаправду. Века пролетают, как вакуумный экспресс в электромагнитной трубе, а мир не меняется. Он и во времена Рима таким был, и в Средневековье, и при покорении Америки. Он, конечно, вряд ли когда-то изменится, но почему бы новым поколениям не сделать выводов из опыта старых и не изменить что-то в этой жизни? Чтоб не так всё было безнадёжно?
И так же упорно, и безнадёжно в целом, пусть и с некоторыми локальными успехами, находятся анархисты, которые этому миру раз за разом, год за годом, век за веком, противостоят. И всегда находиться будут. И с веками их опыт и арсенал борьбы только множатся, в отличие от забронзовевших элит.
Тишина. Мы закончили, но сеньоры, вылупившись на нас, выражали крайне пёструю палитру чувств и эмоций.
Первая не выдержала Жопастая:
— Хуан, и ты предлагаешь оценивать ЭТО? — Её аж трясло. После всех наших выпендрёжей, я таки смог её удивить своей наглостью.
— А что, кислота и глицерин — весомо! — ухмыльнулся «культурист». Видно, химию в школе учил.
— Значит, всё-таки революция, — улыбаясь, добавил тихушник. — Что, вот прям так, открыто? Не хочешь больше работать тонко?
Я облегчённо вздохнул — ад на сегодня закончился, пора заканчивать и концерт. Опустил на пол гитару, прислонив гриф к колонке на авансцене, взял лежащую рядом с оной колонкой заранее приготовленную синюю пластиковую папочку. Подошёл к сеньорам членам комиссии и сел перед ними, прямо на край сцены, свесив вниз ноги.
— Сеньоры, для понимания кое-что проясню относительно этой песни. — Кивок назад, на сцену, где парни, от греха, оставив оборудование, поспешили скрыться за занавеской. — Эта песня была написана по одному очень интересному социально ориентированному фильму. Не буду его пересказывать, коротко сразу суть. Неким образом группа людей, которых всё достало, отринули общепризнанные ценности и создали организацию, структуру, успешно борющуюся с Системой. С тем произволом, что их окружал. И главная идея в том, что с Системой бороться можно, сеньоры! Знаете, как?
Сеньоры молчали.
— Система не монолитна! — понизил я голос, но меня прекрасно в тишине слышали. Кстати Пако, пока я присаживался, также пересел поближе и тоже внимательно нас слушал — вдруг подам знак вступить тяжёлой артиллерии? — Она состоит из слабых мест — винтиков. Ты не можешь бороться с нею целиком, как с организацией; как структура она тебя раздавит, не заметив. Но если бить точечно, в конкретные винтики…
Я ухмыльнулся, словно злой гений из популярного медийного сериала.
— Нет, вы правы, я и не планировал, что вы одобрите ЭТУ песню. Хотя, сеньор, — уставился я глаза в глаза гэбэшнику, — в своё время она не имела НИКАКОГО веса! Лежала под тоннами другого материала, просто я хорошо умею копать. Никто не считал её эдакой, пассионарной, протестной и прочее. Людям было плевать.
— Всё это касается и других песен! — повысил я голос, оглядев остальных. — Вы печётесь о нацбезопасности, о насилии и его пропаганде, о призывах… А эти песни в своё время не принесли миру НИ-ЧЕ-ГО!!! Никак не оказали на него влияния! Люди просто выпускали пар! — Снова в глаза чекиста. К своей чести смотрел тот спокойно, открыто, с прищуром. Ждал, что будет дальше. Что-то понимал в моих действиях, но я не понимал, что именно.
— Сеньора, как вам эти фотки? — нахально усмехнувшись, протянул я первый аргумент Большой Розите. Фотки хорошие, качественные, формат печатного листа. Лица видно превосходно. А тела — вообще прелесть! Дочка у неё вышла — просто заглядение, маме не чета.
— Это же… — Сеньора побагровела.