Кабальеро плаща и гитары том 3 и 4

— Да, это пропаганда гомосексуальных отношений. Которую, пропаганду, распространяет ваша дочь. Мне плевать на её «розовые» предпочтения, знаете, насмотрелся, но зажиматься в людном месте, в подземке, на станции метро… — Я прицокнул и покачал головой. — А представляете заголовки сетевых СМИ в новостных колонках? «Дочь инспектора комитета по цензуре распространяет гомосексуальную порнографию! Как её воспитывала мать, уважаемая сеньора с авторитетом и властью?» Или: «Комитет по цензуре: кто эти люди, что решают за нас, что нам можно, что нельзя?» Или «Инспектор комитета по цензуре решает за нас, что нам нельзя, но не может воспитать собственную дочь! Так ли компетентны эти люди, как мы привыкли думать?»

— Это бомба, сеньор Шимановский, — нагло усмехнулся гвардеец, — но это всего лишь бомба. Которую надо умудриться правильно взорвать. — Ехидная ухмылочка. — Вы опуститесь до мелочного шантажа?

— Эх, сеньор! — Я наигранно вздохнул. — Вы бы помалкивали. К сожалению, мы не знали, кто будет в сегодняшней комиссии от вашей конторы, а потому приготовили вам отдельный сюрприз. Думаю, он вам понравится. И нет, шантаж не мелочный. Я рою не только под сеньору Розенберг; я буду топить весь комитет. Комитет, в отличие от сеньоры, устоит, но нервишки сеньорам потреплю изрядно.

«Чеши, чеши клюв, птенец» — читалось в глазах гвардейца. А вот тихушник смотрел на меня предельно серьёзно. Но я видел, он просто не мог меня прочесть, блефую я или нет, и это его озадачивало. Далеко не вся Альфа знала в точности, что произошло в ночь Вендетты в Новой Аргентине. И ещё меньше народу знало о моей настоящей, а не клоунской в ней роли.

— Да что мы слушаем этого… Оболтуса! — «культурист» в последний момент передумал грубить и заменил оскорбление более мягким эпитетом в мой адрес. — Это клоуны! Просто клоуны! Со связями… — противно скривился он, — протестно настроеные — за всё хорошее против всего плохого… Но — клоуны! Паяцы! Заканчиваем этот балаган и расходимся! Благо все бумаги утвердили официально.

Никто не шелохнулся, а своевольничать сеньор не стал и опустился назад в кресло.

— Вам, сеньора, презентую вот это. — Я вытащил второй аргумент и передал девочке-лингвисту. — Вы настолько самоотверженно топили меня несуществующими прегрешениями, что я решил в ответ топить вас существующими.

И когда девочка застыла, раскрыв рот, пояснил для остальных:

— Четыре года назад, при продаже оформленного на неё дома в Омеге, сеньора нагрела руки на десять тысяч империалов. Дом шёл «своим», по заниженной цене, соответственно, налогов было уплачено значительно меньше реальной стоимости. А дом огромный, усадьба — сеньора у нас из хорошей семьи, пусть и не из первой сотни. Проблема только в том, что её патроны, поимевшие гешефт на сделке, от всего открестятся — у них достаточно власти для этого. А она — нет. Подставят дурочку как «паровоз», ну то есть кто их всех на себе вывезет, и дело с концом. Есть и положительный момент, срок давности. Может проканает в суде, может нет — там нюансов куча.

— В общем, сеньора, обещаю, следующие несколько месяцев, если не лет, вам будет нескучно! — Я криво усмехнулся. — Вам будет не до ломания карьер бедных несчастных музыкантов.

— И всё? Это и все твои уколы Системе? — Сеньор из госбезопасности не скрывал разочарования. — Столько пафоса, а на деле пшик? Ты ж не считаешь две утопленные карьеры выдающимся достижением?

Я мило улыбнулся.

— Нет, не всё. Просто вы пока не понимаете масштабов. Тебя, сучка, посадят, как минимум условняк ваяют, — криво усмехнулся я лингвисту и сверкнул глазами. — Твою дочь вышибут из универа, а от тебя самой избавятся, сеньора Принцесса Сук. — Жопастая что-то попыталась вякнуть, но я посмотрел на неё ТАК, что слова застряли у неё в горле. Двадцать шестые, спасибо за науку! — Ты — сегодня последний раз посещаешь подобное мероприятие, — перевёл я глаза на гвардейца. — Сам заречёшься. Отвечаю! — я сделал жест «зуб даю». — Ты… Тоже будешь жалеть, что подписал все эти запреты, — кивок культуристу. — Береги здоровье, сеньор. А вас, сеньор, — тихушника единственного я назвал с уважением, — просто уволят. За профнепригодность. Уж извините, ничего личного, война есть война. — Картинно развёл я руками.

— И все эти ужасы случатся с нами, если мы не отзовём подписи на запретах твоих песен, — смеялись глаза гвардейца. Сеньор — силовик, а эти парни не из пугливых.

— Да, разумеется.

— А потянешь? — А это тихушник.

— Я попытаюсь, — улыбнулся я. — Цель — не вы. А те винтики системы, кто будет принимать у меня материал в следующий раз. Они подпишут всё без разговоров, власть это кролик, если ты — удав. А вот вы карьеры и здоровье не вернёте. — Пакостная ухмылочка.

— Ну и зачем тебе это надо? — устало скривился гвардеец.

— Нам нечего терять, кроме своих оков, решёток и цепей, а ВАШИ ценности я отринул. Сеньоры, всё, что нужно для понимания, я уже сказал. — Кивок за спину, на сцену. — Ну, а раз мы не договорились, заканчиваем балаган. Ваш ход.