К востоку от Эдема

– Доктора Тилсона! Позовите его! Мне плевать! Да зовите же, черт возьми!

Не до конца проснувшийся Ред Дункан все еще держал Тома под прицелом.

– Слушаю, – откликнулся голос доктора Тилсона. – Да-да, понял. Вы – Том Гамильтон. Что с ней случилось? А живот твердый? Что вы предприняли? Дали соль?! Проклятый идиот!

– Послушай, Том, – доктор уже справился с гневом, – возьми себя в руки, мой мальчик. Возвращайся домой, смочи в холодной воде полотенца и прикладывай к животу. Льда, разумеется, в доме нет. Как можно чаще меняй полотенца. Я немедленно выезжаю. Слышишь меня? Том?

Врач повесил трубку, оделся. С сердитым усталым видом открыл стенной шкаф и стал складывать в саквояж скальпели, зажимы, тампоны, иглы и нити для наложения швов. Проверил, заправлен ли фонарь, и поставил на стол банку с эфиром, а рядом положил эфирную маску. В комнату заглянула его жена, в чепце и ночной сорочке.

– Я иду в гараж, – сообщил он жене. – Позвони Уиллу Гамильтону и скажи, чтобы отвез меня на отцовское ранчо. Если заартачится, скажи, что его сестра при смерти.

3

Том вернулся на ранчо через неделю после похорон Десси. Он ехал верхом, далекий от суеты и строгий. Плечи расправлены, подбородок держит прямо – ни дать ни взять, гвардеец на параде. Все, что полагается, Том выполнил не торопясь, соблюдая все условности. Лошадь вычищена скребницей, широкополая шляпа сидит на голове, точно влитая. Том возвращался в родной дом, и даже сам Сэмюэл не смог бы держаться с большим достоинством в такую минуту. Ястреб бросился камнем вниз, вцепился когтями в цыпленка, но Том даже головы не повернул.

У конюшни он спешился, напоил коня, немного постоял с ним у порога, потом надел недоуздок и насыпал плющеного овса в ящик у яслей. Сняв седло, повернул потник нижней стороной вверх, чтобы хорошо просушить. Вскоре гнедой справился с овсом, и Том вывел его во двор и отпустил пастись на воле, на не огороженных забором просторах.

А в доме вся мебель, кресла и даже плита будто шарахались от него с отвращением. Он вошел в гостиную, и стоявший на дороге табурет ловко увернулся из-под ног. Спички в кармане совсем размокли, и Том, испытывая чувство вины, отправился в кухню за новой коробкой. Вскоре он вернулся. На столе в гостиной одиноко стояла лампа, словно неподкупный судья. Том поднес зажженную спичку, и пламя, вспыхнув вокруг фитиля, стало желтым и поднялось на дюйм в высоту.

Он сел, обвел взглядом комнату, окутанную вечерними сумерками, стараясь не смотреть на набитый конским волосом диван. Услышав доносившуюся с кухни мышиную возню, повернулся и увидел на стене тень в шляпе. Шляпу Том снял и положил рядом на стол.

Сидя при свете лампы, он думал о пустяках, отгораживаясь от главного. Однако Том знал, что очень скоро огласят его имя, и тогда придется предстать перед судом, на котором в роли судьи выступит он сам, а присяжными заседателями станут его грехи и преступления.

И вот в ушах прозвучал пронзительный голос, выкрикнувший его имя, и Том мысленно предстал перед обвинителями. Первое – тщеславие. Оно обвиняет Тома в неумении хорошо одеваться, неряшливости и вульгарности. Следующее обвинение выдвигает похоть. Сколько раз он швырял деньги на ветер, оплачивая услуги проституток. Непорядочность заставляла притворяться, будто он обладает талантами и силой мысли, которых нет и в помине. А вот рука об руку с ленью выступает чревоугодие. Эти обличители успокоили Тома, так как заслонили собой огромную серую тень, пристроившуюся на заднем сиденье, дожидаясь своего часа. Серое, вселяющее ужас преступление. И Том цеплялся за мелкие грешки, видя в них чуть ли не добродетели и путь к спасению. Да, он завидовал богатству Уилла и предал Господа, которому молится мать. Праздное времяпрепровождение, утрата надежды, болезненное неприятие любви.

Послышался тихий голос Сэмюэла, заполнивший собой комнату:

– Будь добрым, чистым и великим, будь Томом Гамильтоном.

Но Том пропустил слова отца мимо ушей.

– Я занят. Приветствую старых друзей.

И он кивнул хамству, уродству, недостойному сыновнему поведению и неухоженным, грязным ногтям. Потом снова обратился к тщеславию. И тут, оттесняя плечами остальных, вперед выступила серая тень. Поздно прятаться за детские грешки. Серая тень – это убийство.

Том ощутил рукой холод стакана, видел жидкость, в которой растворялись кристаллики и всплывали вверх похожие на крошечные жемчужины пузырьки. И он сам повторяет в пустоту комнаты: «Соль непременно поможет. Подожди до утра, и все пройдет». Да, в точности так он и говорил. Его слова слышали стены, кресла и лампа и могут их подтвердить. Во всем мире не осталось места для Тома Гамильтона, как он ни искал. Тасовал все варианты, как колоду карт. Лондон? Нет! Может, Египет с пирамидами и сфинксом? Нет! Париж? Опять не то! Погоди, там грешат так, что тебе и не снилось. Нет, не подходит! Ладно, оставим пока в покое Париж. Может, еще сюда вернемся. Вифлеем? Господь милосердный, нет! Чужестранцу там будет одиноко.