К далеким голубым горам

– Лошади! Ну а как же! Для тебя, Питер, все что угодно! У нас есть великолепные лошади, а если ты не хочешь, чтоб тебя видели, найдутся и тайные проезды в любую сторону.

Он наклонился ко мне – самого опасного вида человек, рожа топором, глубокий шрам через бровь. Дыхание у него было зловонное, но поведение как будто искреннее. На поясе у него я заметил кинжал.

– Ты мог бы, – сказал он, – оставить на столе что-нибудь для лаймхаусской бедноты… Беднота – это я, – и растянул рот в некоей мине, которую я принял за широкую улыбку, а после хитро поглядел исподлобья. – Ты, значит, будешь из Питеровых друзей, а? Питер знаком с джентльменами. Питер человек толковый, мозговитый, знает то-другое, что да, то да. Он вытащил меня из Ньюгейта дважды, паренек… Дважды! Я ему за это должен, и еще за дельце-другое.

Привели лошадей, двух отличных меринов и кобылу для Питера, которому предстояло ехать в самое сердце Лондона. Мы уехали, оставив серебряную крону[12].

Мы двинулись на север, пробираясь окольными деревенскими тропами. Изредка встречали людей: пастухов, которые махали нам вслед, один раз – девушку, доившую корову; у нее мы выклянчили пару глотков свежего парного молока.

К наступлению темноты мы добрались до маленькой таверны и въехали во двор. Загорелый сурового вида человек оглядел нас из ворот. Он переводил взгляд то на одного, то на другого, и, похоже, увиденное ему пришлось не по вкусу.

– Довольно уединенную дорогу вы выбрали для путешествия, – заметил он.

– Да, но зато приятную, если хочешь поглядеть на страну, – ответил я.

Полагаю, он думал о шиллингах и пенсах, а сверх того – ни о чем.

– Нам бы постель и поесть чего-нибудь, – продолжил я. – А чем заплатить у нас найдется.

– Ага. Ну тогда слезайте. Там внутри женщина есть.

– Лошадям понадобится чистка и овес.

– Если понадобится чистка, так сами и почистите, – отозвался он. – А что до овса, так у нас его вовсе нет.

– Не слезай, Том, – сказал я Уоткинсу. – Проедем чуть дальше по дороге. Там полно травы, думаю, наших лошадок такая кормежка устроит.

Трактирщик увидел, что его пенсы уплывают, и расстроился.

– Эй-эй, не торопитесь вы так! – запротестовал он. – Может, удастся найти малость зерна.

– Ну так найди, – сказал я, – и чистку тоже поищи. Я заплачу за все, что получу, но учти, если я за что должен платить, так я сперва это получу.

Нет, я ему определенно был не по вкусу. Глаза его смотрели сурово и уверенно, но меня одолевала мысль о постели и теплом ужине, а не только о том, что надо ехать дальше по дороге навстречу всему, что ожидает нас впереди.

Я толкнул дверь, за ней оказалась общая комната гостиницы. Навстречу нам вышла женщина, вытирая руки о фартук; лицо у нее было приятное.

– Место для сна, – сказал я, – и что-нибудь поесть.

Она жестом пригласила нас к столу.

– Садитесь. Есть мясо и хлеб.

Хлеб оказался хорош – свежеиспеченный и вкусный. Да и мясо было не хуже. Чем бы еще ни занимался этот человек, но жил он неплохо. С такой пищей на столе не с чего ему быть ворчливым.

Он вошел в комнату, хлебнул эля и сел за другой стол. Отпил еще глоток, потом пристально посмотрел на нас. Наконец спросил:

– Издалека едете?

– Достаточно издалека, чтобы проголодаться, – ответил я.

– Из Лондона?

– Из Лондона? Еще чего! – фыркнул я. После добавил мрачным тоном: – Не люблю городов. Я человек деревенский.

Явно видно было, что ему не по нраву чужаки. Интересно, тут просто так заведено или есть у него и другая причина?

Он перевел глаза на Тома.

– А ты похож на человека с моря, – заметил он.

– Ага, – отозвался Том, – приходилось там бывать.

– Мне тоже, – вздохнул он. И, к нашему удивлению, продолжил: – В плавании с Гаукинсом я неплохо поправил свои дела, так что смог бросить море и вернуться сюда, в места, где родился. Теперь у меня есть гостиница, несколько коров и свиней и кусок собственной земли вон в той стороне, – он мотнул головой. – Это надежней, чем море.

Он отхлебнул еще пару глотков из кружки.

– Но мне нравилось море, здорово нравилось, а Гаукинс был человек что надо. Никакая беда не заставила бы его показать тревогу.

Мне пришла в голову внезапная мысль.

– А ты не знал Дэвида Инграма?

Он повернулся и бросил на меня резкий взгляд.

– Знал. А он что, тебе друг или что?

– Нет, я его не знаю, – сказал я, – но отдал бы золотую монету, чтобы поговорить с ним. Он совершил переход, о котором я бы с удовольствием послушал.

Он хмыкнул.

– Послушать его – проще простого. Он больше ни о чем не говорит. Браун – вот это был человек. Он все это видел, но языком болтать не спешил.

– От земель Мексики до Новой Шотландии[13] идти далеко. Хватило времени посмотреть на то, чего не видел прежде ни один белый человек.

Он взял свой эль и пересел за наш стол. Поставил кружку и наклонился вперед.

– Инграм был дураком, – сказал он. – По мне, так он всегда был дураком, хоть находились такие, что очень высоко его ставили. В море он был неплох, только язык у него без костей. От Брауна толку больше было.

Он вышел в другую комнату и вернулся с листом пергамента.