Изо всех сил

Только я что могла?.. Хоть и не сильно меня фриц задел, но мимо артерии пуля все-таки не прошла. Кровь хлещет так – ладошкой рану не зажмешь. Мутится все перед глазами… А фашист хоть и рядом – попробуй, достань его. Это тебе не бомбы на окопы сыпать.

Вот в ту секундочку и вспомнила я Петькины глаза. Словно в самую душу плеснули мне его «озера». Казалось бы, вот она, смерть, а меня жалость какая-то за сердце берет.

«Ах, Петька ты, Петька!.. – думаю про себя. – Что же ты таким робким оказался? Был бы наглым, как этот фашист проклятый, может быть, и добился своего?..»

Катька мне кричит:

– Бензин кончается!.. Не вижу. Наводи!

А у меня в голове: «Прощай, Петьенька!.. Видно не судьба, потому что фашист этот не как ты… От него не уйдешь».

Я смотрю, тень чуть ниже нас скользит. Кажется, руку протяни и достанешь. Не летел даже фашистский асс – словно парил в воздухе как воздушный шарик.

Я кричу:

– Катька, левее на десять часов!

Ближе тень… Еще ближе! Крепкие нервы у немца оказались. Один за одним виражи он закладывал: что, мол, дамочки, слабо вам, да?

Словно по ниточке на ту последнюю атаку мы выходили… Цена ниточки той – жизнь. Когда «мессер» стал высоту на очередном развороте набирать, упала у него скорость… Как акула перед атакой он брюхом к нам развернулся.

Я кричу:

– Катенька, вправо на четыре!.. Угол семьдесят. Милая, прощай!!

Уже не о простом таране речь шла, а о таком, после которого комок железа вперемешку с человеческой кровью остается.

Только ошиблась я… Просто не могла не ошибиться: перед самым носом фашиста наш самолетик из облака вынырнул. Так что не мы его, а он нас таранил: осколки хвоста нашей «ушки» в одну сторону брызнули, пропеллер от «мессера» – в другую. В грудь ударило так – только искры перед глазами сверкнули, а потом погасли искры… Как в бездне погасли.

Как с парашютом садилась – не помню… В себя на земле пришла – и бегом к Катьке.

А она за лицо обоими руками держится и стонет:

– Господи, да кто же меня теперь замуж возьмет?!..

Оторвала я ее руки от лица. Смотрю – осколки поверху прошли, брови рассекли, лоб и только на одной щеке маленькая царапина.

Я говорю:

– Катенька, это ничего… До свадьбы заживет.

А Катька мне сквозь слезы шепчет:

– Да не будет никакой свадьбы!.. Господи, и что только Петька в тебе нашел-то?!

Обидно мне стало. Даже руки у меня от той обиды задрожали.

– Может, что и нашел – говорю, – тебе-то какое дело?

Катька кричит:

– А такое!.. Ты Петьку прогнала? Вот и не лезь теперь к нему!

Я кричу:

– А вот захочу и полезу!.. И ничего ты мне не сделаешь.

Мимо какая-то пехотная часть шла. Если бы не мы – потрепал бы их «мессер». Так что сбитого фашиста солдаты наши чуть ли не руки приняли.

Полковник подошел. Посмотрел он на нас, улыбнулся и спрашивает:

– Девочки, вы, что тут драться собрались, что ли?

Немца привели. Ух, и гад нам попался!.. Вся грудь – орденах и рожа как у пса-рыцаря из кино «Александр Невский».

Немец морду задрал и лопочет что-то полковнику через переводчика.

Полковник на нас пальцем показал и говорит:

– Ты не мне, ты им, сукин сын, докладывай.

Посмотрел на нас немец – поморщился… Но козырнул все-таки, потом говорит:

– Майор фон Отто Краух. Совершил триста боевых вылетов. Уничтожил девяносто восемь самолетов противника. В последнем бою своим первым тараном сбил… – еще раз осмотрел на нас немец, еще раз поморщился: – Сбил двух советских ассов.

Двух ассов!.. Хитрый счет у войны. Дотянул-таки до желанной цифры «100» фашист. Правда, «ассы» ему не очень бравые попались: полуослепшая от собственной крови девушка-летчица да стрелок-штурман, которая только и могла, что запустить в немца куском печенья.

Улыбнулся наш полковник: вроде как юбилей у «фона» случился. Сотня, все-таки. Наградить бы нужно его, только чем?.. Снял полковник свою фуражку, отцепил от нее звездочку и на грудь немца, рядом с крестами, приколол.

– Спасибо тебе, гад, – говорит, – за девочек, за твой таран и за то, что они живы остались. Носи свою последнюю награду на здоровье, сволочь.

Даже мы с Катькой и то засмеялись… Сквозь слезы, правда.

А с Петькой у нас так ничего и не получилось.

Уже в госпитале узнали мы с Катей, что три дня спустя 346-й истребительный полк, почти в полном составе, штурмовал железнодорожный узел Перелешино. Бой был страшный… Но кто-то из ребят все-таки успел увидеть, как из последних сил, почти над самой землей, тянул и тянул к жирной «гусенице» фашистского эшелона доверху залитого топливом для танков, объятый пламенем Петькин «Як»… Даже могилы и той от Петьки не осталось.

С тех пор прошло уже много лет, но каждую весну мне снится Петька. Как живой стоит он передо мной, улыбается чуть виновато своими огромными глазами и молчит.

Люди правильно говорят, у войны не женское лицо… Но никто не знает, какая у нее память.

Точка на карте

1.