Изо всех сил

Пошел по-черепашьи… Смотрю на свои грязные руки и шаги считаю: раз, два… Восемь… Тринадцать… В сосну головой – тресь! Камень – на землю, а сверху кукушка – ку-ку, ку-ку… В другую сторону я пополз, понимаешь?.. В сторону леска. Потому что уже почти не соображал ничего от усталости.

Распластался я на земле, в небо смотрю и думаю: пивка бы сейчас… И знаешь, мысль сама по себе простая такая, почти житейская. Даже совсем уже не злая. А еще бы, мол, покушать чего-нибудь… Хоть колбасы кусок.

Закрыл я глаза – дремоту потянуло… Глядь, вода перед самым носом плескается. Пить хочется и в тоже время ужас какой-то меня берет. Зачем я же так, а?.. Может не надо туда, в омут этот чертов?..

Тут вдруг снова злость в голову ударила – а что, мол, струсил, собака?!.. Ведь решил же все! Три дня думал, чуть с катушек не съехал, а теперь в сторону решил шарахнуться, сволочь?

Как я дальше полз, я уже, Леш, плохо помню… Камень на спине все тяжелее и тяжелее, а сам я… Как бы тебе получше объяснить? Сам я словно из комнаты в комнату переползаю: в одной комнате воздух злостью пропитан, в другой отчаянием, в третьей болью… Это как круги ада, только кругов этих не семь, не девять, а куда как больше. И все их пройти надо, все преодолеть. И ни как-нибудь, а камнем на шее…

В сущности, тогда я уже не понимал ничего… Разве что кроме одного – до берега доползти мне нужно. И полз: круги перед глазами, позвоночник от тяжести вот-вот треснет, руки в крови… Полз пока во тьму, как в нору, не забрался.

…В себя пришел, чувствую, прохладой в лицо тянет. Осмотрелся: на берегу я, оказывается, лежу, собственным камнем придавленный и уже сил нет его с себя сбросить. Заплакал я от слабости, по-детски заплакал, навзрыд. Думаю про себя: Господи, да за что же ты так меня?.. За что?!.. Но удивительные это слезы были, Леша… Даже странные. Словно всю грязь с души они мне омыли.

Человек не может сказать «меня нет». Если есть «я», значит ты живешь. А тут… Словно исчез я на какое-то время, словно растворился в слезах и сам на себя со стороны взглянул… На всю непутевую свою жизнь. И на людей, которые рядом со мной были, включая жену. Ты спросишь, как именно взглянул?.. Как Бог. Спокойно я смотрел, просто и с любовью. И не моя эта любовь была, Леша, не моя!.. Словно за один вздох я в себя весь воздух вобрал, который мне за всю жизнь вдохнуть полагалось.

Так что не я свою жену простил, Леша, не я, а Бог… И больше я ничего тебе на эту тему говорить не буду. А мне было дано понять за пару секунд, почему Бог ее простил… И что это такая за такая мера любви, которая меры не знает.

Дальше стал я понемногу в себя приходить… Протрезвили меня те волшебные секундочки от обиды и злости так, что от них не то что следа, тени не осталось. Смотрю, по пустой ракушке муравей ползет… Забрался он на самую верхушку, оглядывается и усиками шевелит: нет, мол, большая слишком ракушка, не сдвинуть мне ее с места. А впрочем, ладно, мол, я и без нее как-нибудь проживу…

Безмозглая букашка, а, поди, ты умнее меня оказалась. Много тогда я, Леш, передумал, пока по-собачьи зубами веревку перегрызал. Грызу, а самому смеяться сквозь слезы от радости хочется. Кукушка кукует: ку-ку, ку-ку, живи дальше, мол, дурак. Я тебе из жалости уже сто лет жизни накуковала, а ты от собственной дурости чуть в петле не удавился, утопленник!..

Только к вечеру я и освободился… По дороге домой в церковь зашел. Поставил свечу возле образа Божьей Матери и шепчу: спасибо Тебе, Господи!.. Ты и камень утопленнику ко спасению подашь. Спасибо Тебе за все: за боль и за радость, за горе и за минуты счастья, за солнышко, что светит у нас над головой и за последний путь Сына Твоего, когда нес Он на Голгофу наш крест, а не свой камень.

С тех самых пор не покидает меня, Леша, мысль: я не знаю, какая сила создала человека, Бог или он произошел от обезьяны, но я знаю, что рано или поздно каждому из нас приходится решать, кто вложил в человека душу, – Бог или та самая обезьяна. И если Бог, то человек должен всегда начинаться с простой и самой теплой благодарности… Понимаешь, да?..