Изнанка

Рысцов с Аракеляном обнаружились за металлоконструкцией неизвестного назначения, похожей на гротескного ежа огромных размеров. Профессор уже потряхивал головой и пытался прийти в себя. Его смуглое лицо было усыпано мелкими капельками пота, матово поблескивающими в сиреневом сиянии. Валера же пока не двигался, неудобно скривив шею и уронив голову на жестяной ящик. Одна его нога была босая — тапочка валялась неподалеку. Павел Сергеевич испугался было, что он помер, но, приглядевшись, заметил, как вздымается порванная хламида на груди. Дышит.

— Андрон? — вопросительно поморгал Альберт Агабекович, видимо, не узнавая подполковника.

— Здесь я, — донесся ворчливый голос из-за шпалы. После этого она была отодвинута, и гений freak-режиссуры предстал во всей красе.

Надо сказать, повезло ему меньше всех. Полрожи опухло, глаз заплыл, наливаясь фингалом, который не сразу можно было распознать в фиолетовом свете, одно плечо покрылось ожоговыми волдырями, а другое было солидно исцарапано.

— Модно выглядишь, — неумело улыбнулся Таусонский, помогая ему выбраться из-под груды деталей и алюминиевого сора.

— Что за звук? — спросил он, отряхиваясь. — Будто заводской цех неподалеку…

— Дьявол его знает. Профессор, вы-то хоть понимаете, где мы?

Аракелян смахнул подрагивающими волосатыми пальцами пот с благородных залысин, поправил волосы и, старчески отдуваясь, встал. Посмотрел по сторонам, запрокинул голову вверх, заостряя трогательный кадык, и гулко проговорил:

— Мы в изнанке.

— Стоп, — тут же возразил Павел Сергеевич. — Не пойдет, так-сяк. Я не сшиз, следовательно, не могу попасть в изнанку. Стало быть, версия отпадает.

— Я тоже не сшиз, — пожал плечами Аракелян.

— И я, — буркнул Петровский, приседая рядом с Валерой и аккуратно приподнимая его голову.

Профессор перестал любоваться призрачной зарницей на небесах и посмотрел на подполковника. Развел руками — мол, я-то в чем виноват.

— Значит, — сказал Таусонский, пристально глядя на него, — мы все-таки в изнанке. Эс опять изменил правила этой сраной игры в угадайку? Допустим. А где эти… уродцы?

Аракелян вновь развел ладони в стороны. Кажется, его происходящее забавляло чисто с научной точки зрения.

«Просто фурор, — подумал гэбист. — Оказались у черта на копыте. Близкий к помешательству на многогранности мира ученый, потерявший веру в людей киноман и внезапно агонизирующий пророк-недоучка. Ах, да, еще никак не могущий забыть о должностных обязанностях контрразведчик. Абалде-еть…»

Тем временем Андрон легонько щелкнул Рысцова по носу:

— Эй, хватит бравировать…

Валера бормотнул неразборчиво, пожевал губами и дернулся. Таусонский и Аракелян отошли в сторону и принялись что-то обсуждать вполголоса.

— Знаешь, — сказал Петровский, понимая, что Рысцов все равно не слышит его, — мне чуть-чуть жаль студию и большое кино. Там, бесспорно, много грязи, разврата и вообще… дерьма всякого. Но мне жаль. Это была моя жизнь. А когда-то и твоя тоже, дружище. — Он усмехнулся и сделал привычное движение рукой, чтобы поправить шляпу. Ее не оказалось на месте. — Помнишь, как мы монтировали по выходным первые неказистые фильмы? Собирались у меня дома с Митиным и Копельниковым, тоннами жрали лазанью с курятиной и запивали ледяной кока-колой. Первый самопальный тираж DVD, рассованный по знакомым, потом первый контракт… Капитана когда тебе дали в ментовке, помнишь? Обмыли на славу. Нажрался ты, словно последний гусар, и нет бы упасть рылом в салат, как все приличные люди… не тут-то было! Вспомнил, зараза, что у тебя есть какой-то приятель в госпитале. Посреди ночи позвонил, построил его… «Скорая» с фанфарами за тобой приехала, мы с сослуживцем твоим затащили тебя на носилки, оставили других дальше пьянствовать. А ты, свинья, поешь что-то патриотическое и поблевываешь изредка на окружающих. Привезли в госпиталь, там врачи констатировали сильнейшее отравление, желудок промыли, всего ведь буквально наизнанку вывернули, чуть ли не яйца заменили… Ты протрезвел, как полагается, и обратно с мигалками… Догуливать. Как же, водка-то осталась, не пропадать же добру. Это ж надо умудриться — налакаться до синих помидоров два раза за одну ночь.

Рысцов вдруг открыл глаза и, пытаясь сфокусировать взгляд, хрипло выцедил:

— Как сейчас помню… едва не сдох тогда… Андрон перестал лыбиться и бешено завращал незаплывшей зенкой. Рявкнул, поднимаясь:

— Скотина! Я ему тут душу изливаю, а он оклемался и слушает! Бравада?! Ты чё не сказал, что очнулся?!

Валера осклабился так гадко, как только умел:

— Пропустить такие блистательные мемуары? Я что, похож на дурака?

— Ты похож на бессердечного слюнтяя!

— А ты на тупого сентиментального качка! Выжми-ка мне жилетку — мокро…

После этих слов Петровский стал по-настоящему страшен. Бугры мышц рефлекторно вздулись под рубашкой, дуля под глазом приняла еще более фиолетовый оттенок. Он не глядя выдрал откуда-то железный прут и согнул его в греческую «гамму».

Рысцов откровенно потешался, постепенно возвращаясь к жизни.