Изнанка

— Ну вот, затянул старую песню, — Борис ухмыльнулся. — Мы уже все здесь поняли, что ты лжец, что ни одному твоему слову верить нельзя. А ещё поняли, что мы очень нужны тебе живые. Каждый из нас. Но вот что я скажу, ублюдок… Не все тебе достанутся! Лично я предпочту смерть.

Девочка дёрнула плечами.

— Это глупо. Очень и очень глупо. Вы ведь даже не знаете, что случается с теми, кто приходит ко мне. Все эти люди, которых ты сейчас видишь, это лишь ширма, а за ширмой кое-что прекрасное. Неужели тебе не хочется заглянуть за неё, Борис? Загляни, и ты увидишь множество счастливых сущностей. И среди них твоя маленькая сестрёнка.

— Ты опять лжёшь, — спокойно сказал Борис. Он указал пальцем на оного из бесцветных. — Валентина сказала, что это хуже смерти.

— Валентина ошибалась.

— Да неужели? А вот я каждой своей клеткой чувствую, что она была права. И знаешь, может, мы и обречены, но мы ещё побарахтаемся.

— Глупцы! — злобно прошипела девочка. Её лицо сморщилось, став похожим на лицо уродливой старухи.

Борис хмыкнул.

— Любопытно. Знаешь, что я только что понял? Тебе не терпится заполучить нас. Очень не терпится. И на это должна быть причина. Ты не можешь долго ждать, верно? Может, расскажешь почему?

— Я могу ждать, хоть целую вечность! — подавшись вперёд, выкрикнуло существо, которое сейчас меньше всего походило на девочку. — Целую вечность, слышишь?

— Ты нервничаешь. Это хорошо, — Борис улыбнулся и сам удивился, как легко далась ему эта злорадная улыбка. Он чувствовал себя так, словно выиграл боксёрский раунд. — Ты стал для меня более понятен, бледный человек.

Он развернулся и пошёл прочь от периметра.

— Ты — глупец! — выкрикнуло ему вслед уродливое существо. — Вы все глупцы!

* * *

Сидя на стуле, Прапор держал за руку бабу Шуру. Та лежала на кровати и глядела на него с жалостью.

— Что-то плохое случилось, правда? — её голос был слаб. — Я же всё вижу по тебе, Прапор. Ты для меня открытая книга.

— Всё нормально, — соврал он, отводя взгляд.

— Рассказывай. Я должна знать, что происходит.

Прапор неосознанно сжал её ладонь. Из его груди рвался стон, но он подавил его. После долгого напряжённого молчания, произнёс:

— Я застрелил Валентину. Она уже не была человеком. Выстрелил в неё три раза. И теперь… теперь мне с этим придётся как-то жить. Знала бы ты, как мне тошно.

— Уверена, у тебя не было иного выхода, — с сочувствием сказала баба Шура.

— Да, не было. Но от этого не легче. Не думал, что на старости лет мне придётся… — он не смог договорить. Стиснул зубы и отвернулся.

Баба Шура приподняла голову от подушки.

— Держись, слышишь? Тяжело, тошно, а ты держись.

— Я стараюсь, Шура. Стараюсь, — выдавил Прапор натужно. — Но я не железный. Я, бляха-муха, совсем не железный. И мне страшно. Не смерти боюсь, нет… Боюсь, что снова придётся делать то, что я сегодня сделал, — он помолчал, потом с грустью усмехнулся. — Знаешь, ещё несколько дней назад я думал, что в моей жизни больше не будет никаких потрясений. Думал, проживу ещё лет пять-семь, и однажды помру во сне тихо-мирно. Даже иной раз представлял себе, как лежу в гробу рядом с женой и сыном, а внучка приходит навестить нас. Прямо идиллия, бляха-муха. Мечты старого глупого пьяницы. А теперь… теперь могилы моих родных там, а я здесь. Больше всего жалею, что мне не суждено лежать в земле рядом с ними.

— Не мучай себя такими мыслями, — в голосе бабы Шуры появились строгие нотки. — Крепись, Прапор, крепись! И думай лучше о том, что твоя жена и сын на небесах и рано или поздно ты с ними встретишься.

— Ты действительно в это веришь, Шура?

— Всем сердцем, Прапор. Всем сердцем.

Глава девятнадцатая

С фонариком в руке, Кирилл ходил по гостиной своего дома. Направил луч на стену, на которой в резных деревянных рамках висели фотографии. Вот снимок с изображением его родителей. А вот бабушка с дедушкой, дядя с тёткой… Никого из них уже не было в живых.

Память.

Порой Кириллу казалось, что родные люди на этих фотографиях жили миллионы лет назад и их кости давно окаменели, как кости динозавров. Они обитали в этом доме и оставили в нём частичку себя. Однажды Кирилл уже с ними попрощался, но сейчас прощался ещё раз.

Он направил луч фонарика на стол, на котором стояли три фотографии. На них была Эльза. В сознании тут же промелькнули обрывки сна: ограбление банка, погоня, мост через реку, шприц…

Кирилл поёжился, словно на него ледяным ветром повеяло. В очередной раз он дал себе наказ бороться со сном.

Резко выдохнув, Кирилл вышел во двор, погрузил голову в бочку с водой. Легче стало — сонная хмарь рассеялась, и больше не тянуло зевать. Временная бодрость. Всего лишь пауза.

А значит, пора делом заняться!

Он взял со ступеней крыльца большую спортивную сумку, набитую пакетами с крупами, макаронами, и отправился в зелёный дом. Пока шёл, его не оставляло ощущение, что сумеречные люди за периметром смотрят только на него. Причём смотрят хищно, оценивающе, и от этого он чувствовал себя крохотной букашкой, которая не в силах на что-то повлиять.

Виталий обрадовался, когда он вошёл в дом: