Издалека и вблизи

– Вася! что, красив он? – спросила Александра Семеновна.

– Чрезвычайно! если хотите, до тошноты красив… в вашем вкусе! Ну-с! приезжаем, – начал Василий Егорыч, закурив сигару, – камердинеры в белых жилетах встречают нас у подъезда. Спрашиваем: «Дома граф?» – «Дома». – «Доложите ему: соседи по имению».

Хозяйка обратилась к Новоселову, сидевшему у окна:

– Послушайте, Андрей Петрович, вы явились в этом самом костюме?

– А то в каком же? – возразил Василий Егорыч.

– А я думала, что вы заедете к себе домой, переоденетесь…

– Ну, ладно! по платью встречают, а по уму провожают… не так ли, Андрей Петрович? – возразил старик.

– Оказалось, папаша, граф вас знает, – продолжал Василий Егорыч, – когда, говорит, он был предводителем, он ездил к моему отцу.

– Я его помню! – подхватил старик, – ему было тогда лет двенадцать…

– Начались, разговоры: надолго ли? как и что? Зашла речь о Петербурге, о заграничной жизни и т. п. Граф был очень разговорчив. Я заметил, что приезд наш был кстати… Граф водил нас по саду, по оранжереям; ну, уж сад!.. просто итальянская вилла! Показывал нам памятник из каррарского мрамора, сооруженный его предками над одной собакой… показывал даже огромного медведя, которого он недавно купил за пятьдесят рублей у медвежатников.

– На что же он ему?

– Должно быть, для сильных ощущений… Словом, граф, как видно, жестоко скучает. О Петербурге вспоминает с отвращением: эти Берги, Деверии и т. п. ему ужасно надоели; рассказывал, как у кассы, в Большом театре, когда в афишах значилось, что будет петь Патти^{16}, двух любителей задавили до смерти… Черт знает что в самом деле творится!.. Представьте себе: несмотря на все увеселения, в Петербурге свирепствует такая пустота, что однажды (рассказывал граф) во время зимы два знакомые ему витязя ездили, ездили по Петербургу, наконец спрашивают лихача: «Послушай! что возьмешь свезти нас в поле и там заблудиться?»

– Как заблудиться? – спросили дамы.

– Очень просто: как плутают в поле?.. Все захохотали.

– Ну что же лихач?

– Лихач, разумеется, сообразил, в чем дело, говорит: «Заплатите мне двести рублей за лошадь и ступайте куда знаете: мне, говорит, пока жизнь не надоела; у меня жена, дети… А с вами заблудишься, да и замерзнешь…»

– Значит, граф решился навсегда поселиться в имении? – спросил старик.

– Навсегда. «Уж если, говорит, очень скучно будет в деревне, то проедусь за границу или куда-нибудь в Бомбей, но уж никак не в Петербург». Или, например, такие курьезы рассказывал: «Зайдешь, говорит, куда-нибудь в ресторан – только и слышишь: „Дюжину устриц! Sterlet a la minute[7], бутылку шампанского!“ Заглянешь в афиши – там в Большом театре „Золотая рыбка“, в Александрийском „Все мы жаждем любви“, у Берга „Студенты и гризетки“, еще какие-то греческие богини. А уж какая скука царит в аристократических гостиных; надобно иметь железное терпение, чтобы выносить ее: разговоров никаких, исключая той же Патти, „La belle Helene“^{17} да обычных сплетней…»

– Удивительный в самом деле город! – заметил старик, – сколько денег поглощает… А вишь, чем занимаются? Ищут, где бы заблудиться?..

– Граф показывал нам свои ученые принадлежности, – говорил рассказчик, – микроскоп, минералы, колбы. В кабинете зашла речь, где находится минерал хризоберилл? Граф сказал, что в Зеландии; Андрей Петрович объявляет, что хризоберилл вместе с изумрудом находятся у нас на Урале. Граф так и вытаращил глаза: ему показалось, что к нему приехал сам академик Кокшаров…^{18} Да! тут замечательные вещи были; я вам расскажу, какой ученый разговор вел Андрей Петрович с графом, когда мы гуляли по саду. Граф начал с того, что он погрузился в естественные науки, так как они одни и могут дать положительное знание. На это Андрей Петрович заметил, что, не будь естественных наук, мы бы долго еще летали в эмпиреях, упиваясь музыкой собственного красноречия, трактуя об идеальности в реальном и, подобно Рудиным и Лаврецким, ударяя по струнам женских сердец. С этим граф совершенно согласился. Пошли рассуждения об эгоизме, на тему:

   Каждый себя самолюбьем измучил,
   Каждому каждый наскучил,