Издалека и вблизи

– Боже мой! со мной просто лихорадка! с таким нетерпением я жду развязки, чем все это кончится, – сказала Александра Семеновна.

– Я в восторге! – воскликнула Карпова, – вот когда начнется жизнь-то… А за все это надо благодарить вот кого… – Карпова обняла мужа и начала целовать его в глаза; старик покорно наклонился к жене и проговорил: «Что ж с вами делать? не сделай по-вашему – мне житья тогда не будет…»

Все принялись целовать старика.

– Варя! – сказала Александра Семеновна девушке, которая пробиралась в сад, – пойдем-ка наверх… я тебе что-то скажу…

– Тетя, милая! – умоляющим голосом воскликнула Варвара Егоровна, – я сейчас приду. Я только немножко покачаюсь…

– Послушай, mon ami: теперь эти качели и своих деревенских подруг надо будет оставить… C'est impossible, ma chere…[6]

– Ну вот еще! – сказал старик, – что граф, так и засесть на пище святого Антония!.. Ступай, Варя! качайся… Если он добрый человек, я готов с ним делить хлеб-соль, а если он выскочка, какой-нибудь франт с Невского проспекта – бог с ним совсем…

Варвара Егоровна завидела в конце сада дворовых девиц и устремилась к ним. Вскоре послышалась гармония и звонкий смех. Старик приказал запрячь для себя лошадь в беговые дрожки, намереваясь проехать в поле. Дамы с зонтиками в руках отправились в сад.

Коляска неслась по полю среди колосившейся ржи, из которой выглядывали голубые васильки, белые колокольчики полевого плюща, похожие на бабочек, летавших по межам; среди однообразного, глухого топота лошадиных копыт иногда слышался крик перепела, и вслед за этим вдруг появился ястреб, повертывая своей головой над самой рожью, как бы отыскивая смелую птицу; но перепел, при виде зловещей тени, мелькнувшей над его головой, смолкал надолго, вероятно пользуясь быстротою своих ног. Мимо коляски проносились полянки зеленеющего овса, льна и белой гречихи, мелкие дубовые кусты, овражки с маленькими пасеками, наконец потянулись деревни с гурьбою нищих и неумолкаемым лаем собак; стоя перед угрюмыми, закоптелыми окнами избы, держа в руках посохи, нищие пели, как «солнце и месяц померкали, часты звезды на землю падали и как Михаил свет архангел трубил в семигласную трубу», очевидно, песня грозила готовой развалиться избушке страшным судом; избушка смиренно слушала грозную песню, как бы чувствуя за собой множество недоимок, за которые придется ей тошно на том свете.

Коляска продолжала мчаться по бревенчатым мостикам, мимо шумящей мельницы, прятавшейся в лозиновых кустах, где жалобно пищали кулики, мимо барских домов с маркизами и балконами, на которых сидели барыни и кавалеры.

Наконец, во всей своей красе открылся графский дом с огромным садом, из которого высоко поднимались столетние осокори, тополи и сосны. Над домом развевался флаг.

VI РЕЗУЛЬТАТЫ ПЕРВОГО ВИЗИТА

Часов в десять вечера семейство Карповых сидело в зале. Хозяин, по обыкновению заложив за спину подушку, закрыв глаза, сидел на диване и время от времени сдвигал свою ермолку то на одну сторону, то на другую. Он делал это всякий раз, когда его занимали какие-нибудь новые мысли. В настоящее время он думал о том, какое направление следует дать возникающим отношениям к графу и к чему может повести знакомство с ним?

Его практический ум решил, что «пеший конному – не товарищ»: граф – особа высшего полета, между тем как Карпов перед ним человек маленький, скромный землевладелец, медными пятаками составивший себе некоторое состояние; хотя совесть подсказывала ему, что его состояние поспорит с любым графским. Как бы то ни было, Карпов не находил ничего общего между собою и графом и решился ни на волос не изменять своей обыденной жизни даже в таком случае, если бы его сиятельству вздумалось влюбиться в его дочь: не покупать лишнего вина, исключая лиссабонского, которое постоянно подавалось к столу, не одевать лакея лучше того, как он одет всегда, то есть с потертыми локтями на старом фраке и не совсем белыми нитяными перчатками.

Успокоившись на таком решении, старик открыл глаза и, с ласковой улыбкой посматривая на свою дочь, разглядывавшую с своей тетей «Иллюстрацию»^{14} за большим круглым столом, начал отбивать ногою такт под фортепьянную игру своей жены и припевать: «Рыба-ак, не шуми!» (Хозяйка играла отрывок из «Фенеллы»^{15}.) Вдруг на улице залаяли собаки, и через минуту у самого подъезда раздалось дружное фырканье лошадей.

– Наши приехали! – в один голос вскрикнули дамы.

В залу вошел Василий Егорыч, за ним Новоселов.

– Вот мы и от графа! – возвестил первый.

– Ну что, что?.. – наперерыв спрашивали дамы.

– Погодите, дайте перевести дух…

– Пили ли чай? – спросил старик.

– Пили у Андрея Петровича, – сказал юноша, указывая на Новоселова, – мы к нему заезжали, верст пять крюку сделали.

– А у графа обедали?

– Как же! у его сиятельства и обедали, и завтракали, и шампанское пили.

– Вот как! Значит, он вам был рад?

– Еще бы! – произнес молодой человек, доставая сигару.

– Ну? рассказывай по порядку, – сказали дамы, садясь все на диван против рассказчика, который стоял среди залы.