Издалека и вблизи

– В продолжение дня? Извольте послушать, какая музыка пойдет: надо избу отчистить от снегу, потому в окнах темь; на дворе вырубить лед из корыта, обить бочку и ехать за водой. Потом бочка завязла, сидит в сугробе; глядь, и завертка лопнула. Одним словом, вавилоняне, что ль, строили памятник, когда было смешение языков?.. вот то же самое столпотворение идет и в мужицком быту… Я очень хорошо знаю, что вы фантазируете: вам мужиком не быть, это я наперед скажу; тем не менее я подробно описываю вам мужицкую жизнь, чтобы вы не относились к ней легкомысленно… Да! мужик наш – это, я не знаю, какая-то скала! где нам! – Старик махнул рукой.

– Но вы обещались рассказывать, так продолжайте, – сказал Новоселов.

– Что же рассказывать? Что рассказывать про ад кромешный!.. – с грустью проговорил старик.

– Вы мне, Егор Трофимыч, обещались читать лекции по сельскому хозяйству: вот что вы теперь передаете, это-то я и желал слышать от вас.

– А весна!.. – продолжал старик, покачав головой, – все больны, скотина без корму… хлеба нет… Или вот, самое простое обстоятельство, например сошник наварить. Мужик приходит к кузнецу; оказывается, что кузнец завален работой; значит, прошатался задаром. В другой раз идет; кузнец говорит: «Еще не брался за твою работу». Ну, наконец, справлен сошник. Мужик выехал пахать, прошел несколько борозд – хлоп! палица пополам; надо ехать в город; а тут навстречу верховой с известием: мировой судья требует в свидетели. Мужик едет за двадцать верст к мировому, а там объявляют, что дело отложено до пятницы; ступай назад! Да что тут рассказывать! Ясно как день, что вы забрали в голову пустяки, Андрей Петрович… Извините за откровенность.

Новоселов молчал. Старик посмотрел на него и сказал:

– А вам, знаете, что нужно?

– Что?

– Жениться да обзавестись семейкой… вот чего вам недостает.

– Где нам мечтать о таком счастье…

– Отчего же? – с участием спросил старик.

– Ведь надо, я думаю, понравиться какой-нибудь барышне, а это вещь невозможная. Нашим барышням нравятся каменные дома да люди, получающие хорошие оклады жалованья; а у меня нет ни того, ни другого. Притом какая же дура пойдет за человека, у которого идеал – соха и армяк? Вот если бы я проповедовал теплую лежанку, охотниц нашлось бы много.

– Так, стало быть, все-таки решились пахать.

– Непременно!

– Ну, батюшка, вы неизлечимы.

– Пожалуй, что и так. Прибавьте к этому, дескать, всякий по-своему с ума сходит. Покойной ночи.

– До свиданья.

VIII ПРИЕЗД ГРАФА

Через несколько дней слуга Карповых объявил барину, сидевшему за письменным столом в кабинете: «Граф едет!» С тем же известием он бросился в девичью, и вскоре во всем доме, среди суматохи и беготни, на разные голоса раздавалось: «Граф едет! едет! Оля! Груша!..» «Подайте мне сюртук!» – кричал барин, снимая с себя камзол.

Все, что было в доме, припало к окнам и, затаив дыхание, стало высматривать, как к крыльцу подъезжала четверня вороных, запряженная в щегольскую коляску; на козлах красовался кучер в форменном кафтане и старый камердинер в ливрее и шляпе с позументами. С невыразимым наслаждением, любуясь на это зрелище, хозяйка говорила своей горничной: «Грушка! да смотри, смотри…»

– Вижу, сударыня! просто на редкость!.. Наверху Александра Семеновна в каком-то упоении

говорила, отходя от окна:

– Оля! мне душно! подай капли!..

– Черт бы всех побрал, – кричал барин, с трудом всовывая руку в сюртук, – изволь исполнять бабьи прихоти…

– Оля! маши на меня веером, – опустившись на кушетку, говорила Александра Семеновна.

Одетый по последней моде, в шармеровском фраке^{19}, в черных узеньких панталонах с лампасами, в белых перчатках, с пробором на затылке, граф явился в залу.

Лакей доложил, что господа скоро выйдут. Граф начал поправлять перед зеркалом свою прическу.

Вошел, в светлом клетчатом жилете и в длиннополом сюртуке, хозяин. Граф быстро сбросил с глаз pince-nez и отрекомендовался.

– Прошу садиться, – сказал старик, утирая на лице пот.

Зашуршали платья, и в зале явились дамы.

– Это моя жена… моя свояченица, – сказал старик. Граф, ловко придерживая шляпу, сделал реверанс с

глубоким поклоном, причем его pince-nez заблестел и закачался, как маятник.

Все уселись. Со стороны дам последовали один за другим вопросы, на которые граф не знал, как отвечать. Мало-помалу беседа приняла плавное течение. Старик распространился о покойном отце графа; спросил о его матери, которой досталась седьмая часть от мужнина имения, и получил известие, что она постоянно живет за границей.

– Так вы теперь сами приглядываете за хозяйством? – сказал, наконец, старик.

– Да… нельзя, знаете… правда, управляющий у меня – честный малый… но свой глаз все-таки необходим… – Граф очаровательно улыбнулся.

– О, без сомнения! – подхватили дамы.

– А много у вас нынешний год в посеве? – спросил старик.

– Десятин около трех тысяч, если не больше…

– Слава богу!..

– Скажите, граф, – спросила хозяйка, – ведь вы бывали за границей?

– Едва ли не всю Европу объездил, – почтительно наклонившись, произнес граф.

– Разумеется, были в Италии?