«Охотники и рыболовы, дети вы и дураки!
Вы бы на ловле старались этих зверей разглядеть!»
Быстро к отцу побежал он, горя не в силах стерпеть.
Анг рассказал о позоре, и рассмеялся отец,
Был он всеведущ в искусстве и знаменитый мудрец.
«Если бы глаз их, — сказал он, — зорок был так же, как твой,
Сами б они рисовали, что тогда было б с тобой?
Не было б шкуры оленьей здесь, у пещеры твоей.
Не было б острых иголок, раковин и янтарей,
Ни превосходных бизоньих, теплых еще языков
И ни заплывшего салом мяса гренландских китов.
Оледенелые в бурю ты не таскал невода,
Судна военного в море ты не водил никогда,
Все ж тебе люди приносят шкуры и дичь, и питье.
В дар за твое вдохновенье и за искусство твое.
Ты не преследовал зубра, как же ты хочешь, чтоб мог
В битве охотник увидеть каждый его волосок,
Или у Мамонта складки на волосатой губе?
Все же, убив его, тащат лучшие части тебе.
Вот и сейчас в изумленье люди разинули рты
Перед твоею работой, — славен средь племени ты!
Но, сомневаясь в сходстве, правы, конечно, они.
Сын мой, что видит так ясно, ты им подарки верни!» —
Анг дорогие подарки молча в руках повертел,
Анг осмотрел свои руки и рукавицы надел
И, покидая пещеру, он услыхал за спиной:
«Радуйся, что эти люди слепы, мой сын дорогой!»
Анг, не теряя минуты, снова на белой кости
Вырезал, точно живого, Мамонта в длинной шерсти
Весело пел и свистел он, благословляя сто раз
За слепоту свое племя. Помни об Анге рассказ.
Трехпалубник** [86]
Каков корабль! Чтоб галс сменить, потратишь три часа,
Неделю с гаком — чтоб кой-как зарифить паруса,
А рост от ватерлинии до уровня бортов!
Но кто б другой достигнуть мог Блаженных островов?
Я точно знал, что никакой надежный пакетбот
Тех островов таинственных вовеки не найдет.
Влюбленный теплый бриз, храни корабль волшебный наш,
Не зря из баловней судьбы составлен экипаж.
А как вели они корабль — как лучшие мастера,
И помешать им не могли ни волны, ни ветра,
(Туристских лайнеров маршрут? Он не указка вам!)
Трехпалубник вы привели к Блаженным Островам.
Каюты, что достались нам, все были первый класс,
И редкие красавицы нам радовали глаз,
А из каких они кругов — нам было все равно:
Оставим богу небеса, чертям морское дно.
И мы не спрашивали, как рождаются на свет:
Малыш родился? Хорошо. А чей — вопросов нет!
Обеты верности? Из нас Юсуф едва ли кто,
Да и Зулейка никогда не думала про то…
Моральные сомнения? Да нет, на кой нам черт!
«Ура» кричали мы, когда у входа в самый порт
Злодея принялись пороть… И скрипки пели нам,
Кто — чей, никто не знал, прибыв к Блаженным островам.
Так целовались юные на палубах на всех,
Когда я на берег сошел, под их счастливый смех:
(Ведь сельский английский уют — скажу без громких слов —
Мне он дороже был любых Блаженных островов).
А пароходам нет пути к Блаженным островам.
Пурпурных наших вымпелов вовек не видеть вам,
Для всех вонючих лайнеров закрыты к нам пути,
И вам, балбесам, никогда дороги не найти.
Паршивые прожектора, как ни вертите — нет,
Над нашей тихой пристанью не разольют свой свет,
Визг отвратительных сирен, несущих зло морям,
Вас не приблизит ни на фут к Блаженным островам.
А старый парусник, скрепя скрипящий полубак,
Хотя все реи у него торчат бог знает как,
Хотя и по старинке он покорен всем ветрам,
Но он один и доплывет к Блаженным островам.
Весь от киля до клотика он так невозмутим,
Что сам Голландец, кажется, едва ль поспорит с ним,
И рваный парус у него искрится серебром,
И под бушпритом у него ворчит далекий гром.
А верхние его огни как ранняя заря,
Как свечи, что расставлены венцом вкруг алтаря,
Под музыку на палубе за горизонты лет
Пока не скроешься — плыви, оставив Старый свет.
Что за команда? Из детей, из психов или так?..
Ты, пароход, наукин сын, все знаешь, что и как,
Валяй, чини свои винты, мотайся по портам,
А мы — усталых увезем к Блаженным островам.
Мэри Глостер
Я платил за твои причуды, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
Доктора говорят — две недели? Лгут твои доктора!
Завтра утром меня не будет… и… скажи, чтоб ушла сестра.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.
Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин
Я создал себя и мильоны, но проклят, раз ты мой сын!
Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, —
Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.
Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет
[87]
;
Я бывал у их Высочеств — помнишь газетный столбец?
«Один из властителей рынка». Дик, это — я, твой отец!
Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;
Я шел напролом, а это — удачей теперь зовут.
Что за судами я правил! Гниль, и на щели щель, —
Я, как было приказано, и топил, и сажал их на мель!
Еда, от которой шалеют! Команда — Бог им прости!
И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.
Другие — не смели, боялись: жизнь, мол, у нас одна!
(Они у меня шкиперами). Я же шел, и со мной жена.
Я не раз обошел вокруг света, и передышки ни дня.