Избранные работы

Наоборот, по существу научными аргументами борются этическо-социальные политикоэкономы, к которым без всяких сомнений мы можем причислить и представителей евангелическо-социального направления. Поэтому, если они видят необходимость этического идеала в социальной политике, то мы можем прилагать к их доказательствам масштаб научной критики. К сожалению, здесь в большинстве случаев совершенно отсутствует благодетельная определенность воззрений, свойственная католикам. Посмотрим же, что можно установить на основании более ясно выраженных мнений этической школы?

Насколько можно судить, поводом к «этизированию» социальной политики послужили, главным образом, два соображения. Первое из них – что экономическая деятельность также подлежит этической оценке. Для специалиста достаточно напомнить хотя бы спор между Ласоном и Шмоллером о «нравственном характере», присущем деятельности вбивания гвоздя. Шмоллер полагал тогда, что и при этом должно быть дано место этическим соображениям. Или припомним слова Густава Кона[47] о «любимой манере исключать экономическую деятельность из области этики» и «выводимой отсюда независимости эгоизма». Впрочем, взгляды «этической» политической экономии настолько известны, что их подробное изложение здесь излишне.

Второе соображение, которое повело к узурпации социально-политической области этикой, состоит в том, что процветание экономической жизни или, как обыкновенно выражаются, возможно обильное производство богатств не может быть конечной целью человеческих стремлений и что, напротив, сами экономические успехи должны быть лишь средством к цели – существованию, «достойному человека», с точки зрения этики. Этот порядок идей тоже знаком каждому, кто несколько начитан в политико-экономической литературе последних десятилетий. Он происходит от Сисмонди и Карлейля и в полной чистоте встречается снова в новейшем сочинении этической политической экономии, много раз упоминавшейся книге Штамлера, где опять повторяется, что «производство» не может быть «основным явлением», «не может представить безусловной конечной цели социальной жизни» и т. д. Откуда с видимой последовательностью умозаключается: значит, в социальной политике надо руководствоваться не ее собственным, а высшим идеалом – этическим. Но при внимательном рассмотрении мы находим, что эта дедукция основана на ложном умозаключении. Без дальнейших рассуждений можно принять обе посылки этиков. Конечно, было серьезной ошибкой старой школы объявлять экономическую деятельность индифферентной в нравственном отношении. Не надо было особого глубокомыслия, чтобы видеть поверхностность этого взгляда. Немного философской подготовки было достаточно, чтобы раскрыть это очевидное недоразумение.

Само собой разумеется, что человек, как нравственное существо, представляет неразрывное целое, которое не может в одной сфере его деятельности подлежать нравственной оценке, а в другой – нет. Понятно само собой, что и самые незначительные действия, чисто техническая операция с гвоздем также составляют элемент всей совокупности действий нравственной индивидуальности. Одержать победу должна была «этическая» политическая экономия и в критике торгашеского идеала прежней буржуазной экономии.

Уж слишком грубо было стремление этого направления политической экономии, заклейменного Сисмонди названием «хрематистики» (искусства разбогатеть), низвести идеал человечества на уровень идеала американского свиновода. Можно было даже обойтись без тяжелой артиллерии кантовской этики, чтобы поколению, менее погрязшему в круге понятий Lombard Street, доказать чудовищность следствий «производительного идеала»: желание сделать людей, а именно рабочих, средством к достижению материальных целей – массы производимых богатств; хотя, конечно, эта точка зрения и не была так «бесчеловечна», как ее теперь представляют. «Конечная цель» и там была «гуманна» – не бездушная масса богатств, а вполне жизненные карманные интересы класса предпринимателей представляли «безусловную конечную цель социальной жизни». Это все-таки следует упомянуть в защиту чести старой буржуазной экономии.