Из записок следователя

– Помню, – продолжал Щукинский, – назад тому с полгода меня перевели в «пересылочный». Там, вы знаете, мужчины и женщины в одном здании содержатся, там же удавалось мне с приятелем забираться в женские камеры.

Рассказать вам все, что творили мы, там – вы, пожалуй, не поверите… И не забудьте, что в камере сидело до восемнадцати женщин всякого сорта, от «публичных» до самых неприступных раскольниц. Если бы кто со стороны видел, что совершалось в этой камере, тот сразу бы понял, насколько стыдливость составляет прирожденное качество женщины, насколько сильна она оказывается, когда другие голоса в трубы начинают трубить. По-вашему, все это отвратительно, цинично, а по-нашему, по-острожному, это так и следует. У нас, значит, воздух другой, тропики-с; потому на всякие штукенции и люты мы очень. Да и то сказать: острог-то с прекрасной Элладой сходствие тоже имеет? Правда-с, грации в нас острожных поменьше, а в чем другом, так мы и похлеще греков будем и им нос утрем; насчет фортелей разных, куда им перед нашим братом острожным… Завели они там разные елезинские таинства, так для чего ж и нам от них отставать? Мы народ тоже хитрый.

– Ну, понес!.. С вами о деле толкуют, а вы насчет лубков, кажется, проезжать желаете…

– Хорошо, оныя отложим до другого раза. Давайте же толковать о деле. Я не знаю, к каким заключениям вы придете касательно пути, выбранного мною относительно удовлетворения моих естественных потребностей, но, во всяком случае, не забудьте же принять во внимание следующие обстоятельства: во-первых, мне двадцать восемь лет, во-вторых, я не давал никаких обетов, в-третьих, пятый год сижу в этом месте, и в-четвертых, я острожный. Да-с, я острожный. Видите ли еще какая разница между вами и нами: у вас за добродетели медалями награждают, а у нас взлупкой…

– Но ведь и ваш же способ вознаграждения за добродетели тоже, как сложившийся под известными условиями, может измениться при изменении условий; самые же условия изменяются от усилий тех, кого жизнь, так или иначе, втиснула сюда.

– Видите ли что: ваши нервы страдают, когда музыканты фальшивят; мы тоже, хоть и не тонкими, а все же нервами одарены. И горе тому музыканту, кто в нашем острожном хоре в такт не возьмет! Мы его выучим или плясать по своей дудке, или…

У Щукинского глаза разгорелись…

– Впрочем, что же: или?.. У кого же из нас острожных придет охота о добродетелях проповедывать? Нешто в качестве миссионеров вы нас сюда присылаете?

Сократ премудрый

В городах есть особый тип личностей, обязанный своим происхождением и развитием чиновному началу; он вырос в атмосфере наших судов, правлений, палат. Люди этого типа, кажется, и на Божий-то свет явились за канцелярским столом; за ними же присуждено им встретить первые дни молодости и гнуть спины до тех пор, пока кормилица-служанка не откажется от своего детища. История этого типа недолга, воспоминания неразнообразны: отец был такой же, как сын, испитой бедняк, вместо лохмотьев бесформенных облеченный в форменный виц-мундир, работавший, при случае пивший и, умирая, оставивший в наследство сыну приятную перспективу – идти по проторенной дороге. Единственная возможность труда этого типа – служба; она дает средства: при случае – напиться пьяным, всегда голодать, но с голоду, пожалуй, и не умереть; требует же от детища немного: двенадцатичасовой работы в сутки, в помещениях хуже острожных.

Выгнанные из службы «их благородия» переносят свою полезную деятельность в Разуваи, Дерябы, Гуляи, где жмутся день и ночь, чаще всего получая подзатыльники, но иногда и стаканы зелена вина. Такая карьера начинается обыкновенно лет под сорок и продолжается до глубокой старости, если только в один прекрасный день, около той же самой Дерябы, не найдут похолодевший труп опойцы, распотрошенного не свезут на полицейской лошади и не скинут с крепким словом в наскоро вырытую могилу.

«Их благородия» женятся и посягают. Семьищи у них, как назло, всегда бывают преогромные. Чем кормятся эти семьи – Бог весть. Ручаться можно только за одно: часть детей достигнет зрелого возраста, мужское поколение пополнит убыль изгнанных отцов и сделается тоже «их благородиями», женское – отчасти воспроизведет в свет новые расы «их благородий», отчасти возьмет желтые билеты и пристанет к «гулящим». Случается так, что «их благородия», в качестве чина, при исполнении своих обязанностей встречаются лицом к лицу со своими сестрами или дочерьми, за дебоши приведенными из «веселых приютов». Я бывал при таких сценах: ничего, ругаются иногда.

Зачем родятся «их благородия»? Вопрос до крайности интересный, но к веселым мыслям едва ли приводящий.

Каждому следователю приводится часто иметь дело с «их благородиями», потому большинство прошений, кляуз, фальшивых расписок, паспортов их рук дела, народ на это дошлый, хлеб насущный в том их скрывается.