Из Астраханской губернии

Сады здшніе плодовые; въ нихъ гулять тоже нельзя: такъ втки свились, что вы можете только ползать, идти же нтъ никакой возможности и притонъ во всемъ саду вы не видите ни одной былинки; разв гд надъ жолобомъ, по которому протекаетъ вода изъ чигиря для поливки сада. Мимо садовъ — единственно возможная прогулка. Вы идете по довольно ровной дорог и у ногъ вашихъ сады. Для верховыхъ жителей это что-то непривычное; здсь же иначе и нельзя: садъ безъ полянки быть не можетъ, а потому устроиваютъ чигири, конныя водоподъемныя машины, проводятъ жолобомъ и канавами воду въ каждому дереву. Такъ-какъ на высокое мсто воду провести трудно, то возвышенность срываютъ и весь садъ выравниваютъ, а съ дороги въ садъ непремнно приходится идти по очень крутому спуску. У этого спуска стоятъ иногда землянки, то-есть холодныя комнаты, сдланныя изъ земли; близь нихъ печи для приготовленія кушанья и вышка: въ нсколько саженъ вышиною подмостки съ крышей, на которыхъ спятъ.

Въ воскресенье, я пошелъ въ соборъ, — единственная въ Красномъ Яру церковь, — и какъ-то необычайнымъ мн показалось отсутствіе нищихъ, постоянно стоящихъ у церквей въ другихъ городахъ. Въ церкви было гораздо больше женщинъ, чмъ мужчинъ; изъ мужчинъ только т, которые невода тянутъ близь города, прізжаютъ сюда на праздникъ; женщины же вс изъ садовъ приходятъ въ церковь. Отсутствіе нищенства и здсь бросилось въ глаза: вс ршительно, какъ мужчины такъ и женщины, были одты боле, чмъ безбдно; многіе же и для нашихъ городовъ — роскошно; рдкая женщина была повязана шелковымъ платкомъ; большая часть изъ ихъ украшали свои головы стками, шиньонами… Вс ршительно молодыя женщины и двушки были въ кринолинахъ и съ зонтиками въ рукахъ. Мужчины въ казакинахъ, выстеганныхъ узоромъ снаружи, въ форменныхъ казацкихъ, въ халатахъ изъ тонкаго сукна, изъ лтнихъ матерій, гораздо красиве прекраснаго пола: въ Красномъ Яру трудно встртить миловидное личико. Правда, что и между мужчинами красиваго, типическаго лица вы не встртите; какого-какого народа нтъ въ Красномъ Яру: русскіе, малороссы, армяне, татары, корсаки, калмыки, евреи; только нмцами Богъ обидлъ… да, кажется, краснояры объ этомъ не жалютъ. Но при здшней распущенности нравовъ, въ 200–300 лтъ русскіе потеряли свой типъ, еще не успли образовать своего астраханскаго, при-каспійскаго.

Выхожу изъ собора; передо мною ждетъ толпа женщинъ и, не стсняясь публичностью улицы, продолжаетъ свои пересуды.

— Катька-то?!.. говоритъ одна пожилая женщина: — Катька-то?!.. охъ, грхи наши тяжкіе!..

— Богатаго отца дочь!..

— А я такъ и прежде знала, что изъ той Катьки прока не будетъ, ршительно добавила третья.

— Какая смиренница!..

— Грхи наши тяжкіе!..

— Какая смиренница? рзко возразила третья:- хороша смиренница: по пятнадцатому году гулять пошла!..

— Э-эхъ! родная! Да можетъ, онъ, старый песъ, ее приворожилъ чмъ, вдь всяко бываетъ!..

— Али она его!..

— Посуди сама: двка по пятнадцатому году, а ему врныхъ-врныхъ шестьдесятъ.

— Самъ ёрникъ, отецъ-то… Старикъ-то!..

— Вотъ Богъ ему и воздалъ.

— За отца страждетъ!

— Гд за отца: сама виновата.

Идетъ толпа другая.

— Дурносвистовъ-то, какъ нагрузился!?.. со вздохомъ говорила одна изъ идущихъ.

— Говорятъ: по тысяч на лодку.

— Экое счастье!..

Дурносвистову удалось въ ныншнемъ году рыбу ловить, такъ этимъ богомольнымъ старухамъ и обидно.

Вс прошли; за всми ковыляетъ старыми ногами дряблая старушонка.

— Скажи, бабушка, спросилъ я ее: — объ какой это Катьк старухи толкуютъ?

— Объ Катьк?.. Языкъ чешутъ!.. зашамкала старушонка. — Имъ-то что!

— Можетъ быть, родня какая? продолжатъ я допрашивать старуху, желая во что ни стало завести съ ней разговоръ.

— Родня!.. какая родня!.. Случился съ двкой грхъ; толковать то не объ чемъ, вотъ языкомъ-то и мелютъ!.. А спроси-ко любую, не гршна и она въ этомъ дл?.. Что теперь какая изъ кожи лзетъ… про Катьку-ту воетъ, та сама гулящая баба была!.. Да и теперь коя сама не гршитъ, такъ еще больше на душу свою грхъ принимаетъ: молодцамъ двокъ подводитъ! Много-ли здсь праведныхъ? На кою ни взглянешь — былъ грхъ.

— Отчего же кто такъ, бабушка?

— Первое дло — козатчина!

— Что же козатчина?

— А то козатчина: на два года угонятъ, что жен длать? Онъ тамъ гршитъ, жена дома ложе сквернитъ!.. Обоимъ грхъ тяжкій, да невольный. Богъ имъ судья, а не мы гршные.

— И у мщанъ то же?

— И у мщанъ то же.

— Мщане не ходятъ же въ двухгодичную службу, отчего и у нихъ то же?

— Другъ отъ друга берутъ: заведется эта погань въ город, ты ее ничмъ посл и не изведешь!..

— Правда.

— Коли не правда!..

Старуха замолчала, но я отъ нее не отставалъ и продолжалъ допытываться.

— Первое дло, ты сказала, бабушка: козатчина; а другая же какая причина этой погани, которая завелась, какъ ты говоришь, въ вашемъ город?

— Другое дло, другъ ты мой родной, это жизнь наша — питаться надо; всяка душа пить-сть хочетъ; всякъ, кому только въ мочь, или къ неводу идетъ, неводъ тянуть, а кто въ море идетъ: бабы-то и остаются одн… Да что пересуживать?! Прощай родной!..

— Прощай бабушка.