Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

Псы замолкли. Девочка их выпустила. Доброжелательно виляя хвостами, они кинулись к братьям, каждого обнюхали и вернулись к своему излюбленному месту — на крыльцо.

— Прошка, конями займись. Лешка, баньку приготовь царевичам, с березовыми веничками. В кваске прутья замочи.

— Переночевать место есть? — спросил Борис. Подмигнул выглянувшей в двери розовощекой девушке. Она подмигнула ответ, смеясь, скрылась в темноте коридора. Хозяин сделал вид, что ничего не заметил.

— Место есть, вчера мушкетеры с гардемаринами съехали.

— А пиво есть? — с надеждой спросил Борис, снимая потный шлем и облизывая пересохшие губы.

— Из погребка хотите?

— Ага, из погребка, из него, родимого, — Борис радостно рассмеялся. — Вот она — живая вода, — сказал Ивану.

— Как тебя звать, хозяин? — спросил Оскар.

— Прохоровичи мы, — трактирщик степенно разгладил бороду.

— Перепутье далеко отсюда, Прохор?

— Должны были увидеть. Дорога дальше от ворот в камень упирается, там и есть Перепутье.

К трактирщику подбежал работник Лешка.

— Батя, баньку я раньше ставил, горячая она.

— Здорово! Тело просит веника и пара, — воскликнул Борис.

— Отведи их, я за пивом схожу.

— Пройдемте, гости дорогие, — Лешка быстро зашагал к низкой черной избушке, над которой витал белый пар. — Венички у нас свежие, березовые, с дубовой веточкой, для крепости духа и тела бодрости.

— Жару, жару, поддай! — кричал Борис.

— Ванька, кинь еще шаечку квасу, не жалей! — вторил Оскар.

— И веничком, по плечам, по окаянным. Я говорю тебе, дурень, вдоль спины жарь, по хребту и ягодицы веничком припарь. Да не так сильно, убийца! Оскар, замени его, он смерти желает старшему брату! Ой, как хорошо!

— Сильнее!

Борис, похожий на вареного рака, поднялся с лавки, кивнул Ивану:

— Так, меньшой, твоя очередь, покажу тебе, как париться надо. Оскар, хватай его! — Братья повалили Ивана на лавку, взялись за веники.

— Не сахарный, не растаешь, — рассмеялся Оскар, прикладывая веник к ягодицам.

— Богатырем выйдешь, — проревел Борис. — Вот так его, вот так!

— Хорошо-ооо! — не выдержав, закричал Иван.

В маленькой баньке висел плотный клуб белого пара, в котором мелькали голые ноги и ягодицы, стоял густой запах хлебного кваса и березового духа. Иногда царевичи по одному выскакивали во двор, где в земле была вкопана огромная дубовая бочка, наполненная холодной колодезной водой, с криком окунались в неё.

— Мать её, так и рас так! — орал Борис.

— Ядреный корень, — всхлипывал радостно Оскар.

— Жить хорошо и жизнь хороша, — молился Иван.

Прошка принес и поставил на лавку три кружки и жбан с пивом.

— Пора переходить ко второй части марлезонского балета, — объявил он.

— Заканчиваем.

Братья облились свежей водой из шаек, завернулись в длинные белые рубахи, доходящие до колен. Прохор протянул им кружки с пивом.

— Хороша ты, русская баня, — Борис опрокинул в себя кружку с пивом, вожделенно посмотрел на жбан.

— Больше нет, — улыбаясь, ответил Прошка.

— В термах тоже неплохо, — мечтательно произнес Оскар.

— Принцы! Царевичи! — донесся от дома звучный женский голос. — Идите в дом, ужин готов.

— Это хорошо, — Борис причмокнул в предвкушении. Царевичи, гуськом, возглавляемые Прошкой, пошли к дому.

Огромный зал делился на две половины длинной, грубо сколоченной из дерева, стойкой покрашенной в красный цвет. За стойкой находились владения Прохора — широкие полки, заставленные зелеными, пузатыми бутылями, бочонками, кувшинчиками, непонятными коробочками и рундучками; длинный стол, с холодными закусками; по углам висели аппетитно дразнящие нос связки колбас, окорока; над ними пучки чеснока, лука, душистых трав. В углу колыхалась бардовая портьера, отделяющая бар от кухни, которая источала не менее аппетитные запахи готовящейся еды. Из-за портьеры доносились веселые голоса поварих.

Вторую половину зала занимали широкие дубовые столы и лавки, чисто выскобленные, вымытые. Стены зала каким-то бродячим художником были раскрашены на мотивы народных сказок. На одной была нарисована избушка на курьих ножках, стоящая на опушке мрачного бора. От нее со всех ног улепетывали Аленушка и её братец Иванушка. Над детьми на бреющем полете неслась в ступе, размахивая метлой, Бабушка-Яга, прорисованная с особенной любовью. Нижняя челюсть вытянулась параллельно длинному, покрытому бородавками носу, открытый рот демонстрировал останки двух передних гнилых пеньков, в глазах горели красные, злые огоньки.

Другую, самую длинную стену, занимали сборные мотивы, можно было увидеть: терем-теремок, Лису Патрикеевну с Колобком на носу, Потапыча, задумчиво присевшего на пенек, зайца с красными пьяными глазами, стучащего в барабан, глупого Серого Волчищу, опустившего в прорубь хвост, Петуха с косой на крылатых плечах, стоящего перед аленьким цветочком, над которым летела жар-птица.