Иван

Майор Сердюченко усиленно вел расследование, параллельно помогая капитану Киричеку руководить дежурством, охраной объектов станции, куда в любую минуту могли вернуться бандиты и учинить такую же бойню. Смен не хватало, оставшиеся солдаты и сержанты изнемогали от усталости, но не роптали, несли службу исправно, даже с какой-то злостью. Погибшие были отнесены в кунг, который стоял отдельно, не отапливался, и теперь солдаты обходили его десятой дорогой.

Преступники так нигде и не появлялись. Офицеры уже были склонны думать, что они где-нибудь затаились, чтобы переждать непогоду, как при очередном радиосеансе со складом ГСМ звонкий сержантский голос прокричал в трубку: «Они у нас, мы их арестовали, нужен врач. Один наш солдат ранен».

Решено было лететь немедленно. Погода бушевала по-прежнему, но порывы ветра иногда затихали, и пилоты сказали, что смогут взлететь и сесть. Сердюченко взял с собой старшину Алексутина, одного врача, медсестру, и через два часа они взмыли в небо. Только в воздухе Яков Иванович понял, что сделал глупость. Ведь оставшиеся солдаты сразу же узнают, что скоро привезут преступников и могут учинить расправу без суда и следствия. И их можно было понять: любой из них мог сейчас оказаться в том холодном кунге, в бездыханном состоянии. Но, только взлетев, машина стала снижаться, и майору ничего не оставалось, как подчиниться обстоятельствам. Вертолетный прожектор выхватил из снежной пелены цистерны, стоящие вряд, маленький снежный холмик, сверху которого дымилась труба. Подыскав более или менее ровную площадку, Томашевский посадил машину и прокричал майору прямо в ухо: «Глушить не буду, одна нога там, другая — здесь».

Яков Иванович с врачом, медсестрой и старшиной быстрыми шагами пошли в сторону холмика. Их встретил солдат и, указывая путь, пошел впереди.

Кто не был в глухой тундре, тот никогда не поймет, как страшно жить вот в таком удалении от людей, и только вот такие, восемнадцатилетние, не всегда понимающие обстоятельства юноши могут жить тут и еще выполнять какие-то обязанности. Зашли внутрь помещения, опять же кунги, но поставлены они по-другому. Топилась обыкновенная буржуйка, но с помощью форсунки, на дизтопливе. На стене две керосиновые лампы. Но даже такое освещение после ночной темноты казалось иллюминацией, поэтому майор, вначале даже прищурился, но сразу различил в углу сидевших на полу, связанных по рукам и ногам людей. Рядом в спальном кубрике стонал солдат, и медики, раздевшись, поспешили туда.

Майора встретил среднего роста сержант и совсем не по-военному сказал:

— Так вот связали мы их, но один успел выстрелить… Вот смех — я с этим Филипповым за одной партой сидел, а тут пришлось насмерть драться.

— Да, смеха мало, — ответил майор. — Давайте я все подробно запишу.

И он сразу же стал записывать показания сержанта.

Старшина Алексутин подошел к связанным, которых отлично знал и не раз нес службу с ними.

— Вы хоть представляете себе, что наделали? — спросил он негромко. — Какое горе вы принесли людям?

— Товарищ старшина, отойдите от них, — громко сказал майор, продолжая записывать показания сержанта.

Врачи решили забрать раненого с собой. Стали думать, как транспортировать арестованных. Решили развязать им ноги, а так как они лежали одетые, то в таком виде и погрузили их в вертолет. Захватили вещевые мешки арестованных, оружие и через каких-нибудь полчаса вертолет вновь взял курс на станцию. Буран заметно уменьшился, но иногда порывы ветра срывали такие тучи снега, что, казалось, конца и края этой непогоде не будет.

При подлете к станции майор Сердюченко довольно четко увидел габаритные огни антенн — значит, пурга все-таки стихала. Снизились и зависли прямо над хоздвором. Внизу можно было хорошо различить черные точки солдат, стоявших вокруг площадки.

— Они что, ошалели? — закричал Томашевский. — Почему возле площадки люди?

— Давай, снижайся потихоньку, — сказал Яков Иванович, — они отойдут, не бойся.

— А чего мне бояться, это вы должны опасаться. Небось, по вашу душу пожаловали?

— Да я соображаю, по чью душу, но это у них не пройдет, самосуда не будет. — И майор вышел в грузовой отсек, подошел к механику и что-то сказал ему на ухо. Тот согласно закивал и подошел к двери.

— Только откроешь по моей команде и сразу же закрывай, а всем остальным сидеть в вертолете.

Коснулись колесами твердого грунта, и Томашевский выключил двигатель. Солдаты подошли ближе к вертолету, окружив его со всех сторон. Фонари светили слабо и было трудно различить их лица.

— Открывай! — крикнул майор и выпрыгнул из вертолета; дверь за ним тут же закрылась. Яков Иванович подошел к одному из солдат.

— Ваша фамилия? — почти прокричал он.

— Иванов, мы тут все Ивановы, а вам какая разница? — зло ответил солдат.

— Ладно, Иванов так Иванов. Вот что, Иванов, то, что вы задумали, не пройдет. У меня двое детей и сидеть из-за вас я не намерен, а потому я вам лично приказываю уйти в казарму.

— Как все, так и я, — опять с вызовом ответил солдат.

Из казармы вышел капитан Киричек.