Юстиниан

— Вообрази, этот образцовый юрист уверяет меня, что мы сможем закончить работу через 18 месяцев![48] — Юстиниан покачал головой, на лице его смешались радостное недоверие и восхищение. — Это невероятно! Но что же привело тебя ко мне в столь ранний час?

Впервые Феодоре изменила её смелость. Она видела, что муж её счастлив, что все его мысли обращены к тому, что, как она хорошо знала, было его давней мечтой... нет, она не могла испортить ему настроение. Она подождёт и всё расскажет ему при более удобном случае.

— О, я просто захотела увидеть тебя. Мне почему-то не спалось, и я решила взглянуть на наш город в его утреннем убранстве. Маленькое приключение, если угодно.

— Каприз женщины! — с улыбкой заметил Юстиниан, обернувшись к Трибониану и шутливо разводя руками. Затем он вновь повернулся к Феодоре: — Ты, должно быть, голодна? Прикажи подать нам завтрак в саду? Там, где мы с тобой обычно встречались?

— О, дорогая моя! Какое счастье, что ты ему ничего не сказала! — вскричала Македония, когда Феодора рассказала ей о своём утреннем бегстве и планах признаться во всём мужу. — Не только потому, что это поставило бы под угрозу наши с тобой отношения, но потому, что это могло бы создать трудности и в ваших с мужем отношениях! Мужчины гораздо чувствительнее к таким вещам, особенно, если речь идёт об их самолюбии. Большинство мужей, узнав такое, начали бы ревновать — пусть это иррационально — и сердиться. Из того, что ты рассказала о Юстиниане, я заключаю, что он может быть выше подобных чувств, но мне не хотелось бы рисковать.

Взяв Феодору за руку, Македония испытующе заглянула ей в глаза.

— Дорогая, ты не должна выбирать между нами. Мы — я и твой муж — не соперники в борьбе за твою любовь. Помнится, один китайский мудрец, Кун-Фу-Цзы[49], говорил, что для спокойной и счастливой жизни, свободной от внутренних противоречий, умный человек не должен смешивать разные стороны своего бытия. Гречанки в прежние времена любили друг друга — и это не мешало браку. Вскоре я вернусь в Антиохию, мы не увидимся, возможно, долго. Так давай же будем радоваться жизни, пока боги позволяют нам это делать!

— Хорошо, любовь моя! — мягко сказала Феодора, обнимая подругу за талию. — Я ничего не скажу Юстиниану. Ты меня убедила, иногда молчание — самый мудрый и предпочтительный путь. В любом случае я вряд ли смирилась бы с тем, что нам нужно расстаться. Я сделаю всё так, как ты говоришь, и замкну нашу любовь в потайной ларчик, на котором будет написано «Македония». Это будет наш особенный, специальный секрет!

При содействии своих помощников — носивших говорящие имена вроде «Александр-Ножницы» или «Иоанн-Свинцовая Челюсть» — Каппадокиец рьяно пополнял государственную казну, не гнушаясь никакими методами, пусть и весьма непопулярными. Неплательщиков он преследовал безжалостно, невзирая ни на какие обстоятельства. Петроний — уважаемый горожанин, житель Филадельфии — был прикован к лошадиному стойлу; его избивали до тех пор, пока он не отдал все фамильные драгоценности в счёт недоплаты нового налога на наследство. В том же городе, не выдержав пыток, повесился старый солдат — от него требовали денег, которых у него просто не было. Такие примеры были типичны — новый префект не останавливался ни перед чем, лишь бы поток денег в казну не ослабевал.

В государственных институтах шло жёсткое сокращение. Несмотря на отчаянные, но беспомощные протесты, чиновников выкидывали с должностей, упраздняя целые департаменты. Когда вся администрация была очищена «от лишнего жира», префект обратил своё рвение на Курсус Публикус — имперскую почту. Её не сократили, а практически полностью уничтожили, оставив нетронутым всего один маршрут — стратегически важную дорогу от Константинополя до границы с Персией. На всех остальных дорогах Империи почтовых станций больше не существовало — отныне нельзя было нанять почтовых лошадей или транспорт. Эффект этих разрушительных мер был немедленным и ужасным. Земледельцы отдалённых провинций в одночасье лишились возможности, которой они пользовались уже несколько столетий, — переправлять свою продукцию в порты, из которых провизия поставлялась в Константинополь и другие крупные города. Теперь транспортировка товаров была не по карману большинству тех, кто эти товары производил, и лишь немногие могли себе позволить привезти их в порты своими силами...

Глядя на валявшийся на обочине дороги труп и рассыпанное рядом с ним зерно, Василий — мелкий фермер из провинции Лидия, направлявшийся в Эфес, — медленно опустил тяжёлый тюк с плеч. Он повернулся к жене, которая шла позади него, пошатываясь под тяжестью огромного мешка пшеницы.

— Хватит! — горько бросил он, кивая на труп. — Мы возвращаемся немедленно — пока не закончили так же, как этот несчастный.

— Но как же мы будем жить, если не продадим зерно? — всхлипнула женщина. — Если мы не отвезём его на рынок, урожай сгниёт на поле.