Юстиниан

— Тише, любовь моя! — Василий устало обнял жену за плечи. — Пусть гниёт. Нам хватит запасов на зиму, а на будущий год император, возможно, придёт в себя и назначит другого префекта. Нам остаётся надеяться только на это.

Точно так же думали тысячи других колонов — мелких фермеров и арендаторов пахотных земель. Обанкротившись, они стекались в города в поисках работы, пополняя армию голодных и безработных городских бедняков. Срыв поставок продовольствия грозил обернуться массовым голодом.

Земледельцы были не одиноки в своих обидах. В начале необычайно холодного января в шестой год правления Юстиниана — 203-й от основания Нового Рима — в столицу начали собираться разгневанные граждане Империи: сенаторы, консулы, крупные и мелкие землевладельцы, богачи и бедняки, сторонники Синих, священники, философы и художники... и все те, кто особенно жестоко пострадал от действий префекта и его людей, потому что у них не было денег ни на уплату, ни на взятки Трибониану — блестящему юристу и любимцу императора... но мздоимцу и взяточнику. Все эти люди вряд ли могли объединиться при других обстоятельствах, но сейчас их объединяла одна цель — заставить императора выслушать их требования и жалобы, направленные прежде всего на Иоанна Каппадокийского. Момент был выбран не случайно — император должен был открыть сезон гонок на колесницах на Ипподроме, в первые дни Январских ид[50].

Тем временем Юстиниан пребывал в полном восторге от мощного потока доходов в казну — считая это божьим благословением — и даже не догадывался о зреющем бунте и надвигающейся буре. Юстиниан был занят другим — он намеревался построить на месте своей родной деревни прекрасный город и назвать его в свою честь — Юстиниана Прима. Этим он собирался почтить память своей матери и выполнить её завет.

«Чтобы мы могли гордиться тобой...»

ОДИННАДЦАТЬ

Ника! Ника![51]

Крик восставшей толпы

в Константинополе, 13 января 532 г.

Девятый день января этого года, 203-й от основания Нового Рима, выдался холодным и пасмурным. Резкий ветер с Босфора гулял по улицам Константинополя, и бездомные нищие ютились в подворотнях, пытаясь поплотнее обернуть жалкие лохмотья вокруг своих дрожащих рук и ног. Жизнь в городе не затихла — обозлённые толпы бурлили на улицах и площадях, повсюду собирались группы угрюмых горожан. Из толпы то и дело раздавались возгласы: «Дайте нам работу!», «Дайте хлеба!», «Долой Трибониана!», «Повесить

Каппадокийца!» К вечеру настроение толпы стало ещё более грозным, напряжённость разливалась в воздухе. Люди начали искать, на кого излить скопившуюся ярость. И мишень их гнева не заставила себя ждать...

Эвдемон, префект столицы, был весьма озабочен. Только что в Преториум гонец принёс доклад от куратора Пятого района, информировавшего префекта о том, что агрессивно настроенная толпа собирается на форуме Константина.

— Слишком близко к дворцу, чтобы чувствовать себя спокойно, Фока! — пожаловался Эвдемон своему заместителю. — Возможно, пора вмешаться.

— Никаких сомнений! — откликнулся Фока. — Нам надо было вмешаться ещё несколько часов назад. Арестовать зачинщиков. Рассеять толпу силой. Теперь же нам очень повезёт, если удастся избежать бунта.

— Ты забываешь, Фока! — вздохнул префект. — У этих людей есть повод гневаться.

Он мрачно и с неодобрением взглянул на заместителя: здоровяк шести футов ростом, с перебитым в нескольких местах носом...

— Это не обычные бунтовщики и нарушители спокойствия, наподобие тех, кого ты привык видеть в цирке. Большинство из них — обычные граждане, испуганные и отчаявшиеся во многом благодаря действиям Каппадокийца. Им не нужно угрожать — их нужно успокоить.

— Прямо сердце кровью обливается от жалости! Между прочим, пока мы здесь сидим и обсуждаем ситуацию, она выходит из-под нашего контроля. Вы позволите вызвать охрану?

Через несколько минут Эвдемон и Фока во главе полицейской когорты покинули Преториум и двинулись к форуму Константина. Каждый из солдат был в шлеме, вооружение составляли щит и дубинка, в добавление к которым всем выдали перевязи с мечами-спатами. Едва люди префекта через восточные ворота вступили на площадь, в середине которой высилась колонна, украшенная статуей основателя города, сердце Эвдемона упало. Большое скопление людей превратилось в самое опасное на свете соединение — толпу. Толпу всегда вела коллективная воля, а она могла в любой непредсказуемый момент обернуться неуправляемой яростью... как бы разумны ни были поодиночке все те, кто толпу составлял.

Стали слышны крики главарей Зелёных и Синих, науськивавших своих людей на полицейских. Крики, брань, топот, насмешки... Эвдемон попытался урезонить собравшихся, уверяя их, что все жалобы будут рассмотрены, если люди разойдутся по домам. Его почти не слышали — и тем не менее его речь взбесила толпу, ответившую оглушительным свистом и градом проклятий и насмешек.