Юность Пушкина

— Поглядите, monsieur Русло, — сказала она ему по-французски, — чем занимается Александр на уроках… — И затем обратилась по-английски к Оленьке: — Приведите в порядок свои волосы, моя милая, и умойте руки. У вас все пальцы в чернилах. Мы сейчас отправимся на прогулку.

Она увела Оленьку, которая, уходя, несколько раз с беспокойством оглянулась на брата.

Monsieur Русло между тем так и впился в тетрадь Александра. Он быстро перелистывал страницу за страницей — вздергивал плечи, гримасничал, кривил рот, издавал носом какие-то презрительные звуки. Наконец он начал читать вслух. Он придирался к каждому выражению, отыскивал грамматические и стилистические ошибки, налетал коршуном на каждое слово, негодовал, возмущался, но вместе с тем как будто и торжествовал. Вот что значит пренебрегать советами такого наставника, как он, monsieur Русло, автор поэмы «De l’Education»! Что за сюжет, что за картины! Герой, который чихает на всю окрестность и таскает противника за волосы, король Дагобер из шутовской песенки и ко всему еще святой Илья! Верх смелости, прямая насмешка над религией!

— Vous osez persiffler la réligion![48] — кричал он.

Вошла няня, чтобы помешать в печке. Наклонившись всем грузным телом и ворочая кочергой, она то и дело оглядывалась на француза и неодобрительно покачивала головой.

— Тара́, тарара́, — проворчала она уходя. — А чего тарара́, и сам не ведает.

Александр крепился. К глазам подступали слезы, но он не плакал из гордости. Он стоял неподвижно, изо всех сил стискивая пальцы.

A monsieur Русло продолжал издеваться. Он терзал несчастную поэму Александра, как хищник добычу.

Наконец он с презрением сунул ему тетрадь.

— Читайте сами ваше произведение! — сказал он ему. — Я больше не в силах! Читайте же громко, говорю вам!

Александр с минуту в упор смотрел на своего истязателя. Затем вдруг размахнулся — и тетрадь полетела в раскрытую печь, прямо в огонь. Брызнули долго сдерживаемые слезы. Закрыв лицо, Александр убежал в коридор.

Monsieur Русло остался в классной комнате один. Он остолбенел от изумления… Ничего подобного он никак не ожидал.

Александр плакал на сундуке в коридоре. Он бил по сундуку кулаками, кусал себе пальцы.

Александр… вдруг размахнулся — и тетрадь полетела в раскрытую печь, прямо в огонь.

Приходила няня, утешала его:

— Бог с ним, с тарары́кой! Тарара́ да тарара́ — пусть себе языком чешет на здоровье, ну его к богу!

— Оставь, мамушка, — отвечал Александр. — Право, оставь, дай поплакать.

А сам уже улыбался сквозь слезы.

— Ну, поплачь, — успокоительно говорила няня, — полегчает. Да не связывайся с ним больше, с тарарыкой. Делай, что велят, учись хорошенько.

Александр больше не чувствовал ни злобы, ни обиды. Но ему жалко было поэмы, досадно было, что он бросил ее в огонь. Ведь все было уже придумано до конца, шло так хорошо, так гладко, как будто само собой. Толи бушует, как неистовый Роланд.[49] Разбрасывает по земле всех придворных. Король Дагобер в испуге прячется за святого Илью. «Спаси, заслони меня, святой Илья!» — кричит он. Но никто не может управиться с рассвирепевшим карликом. Все бегут. Святой Илья в суматохе потерял свой венчик. В отчаянии он взывает к Нитуш: «Прекрасная Нитуш, ты одна можешь укротить своего возлюбленного!» И Нитуш приближается к Толи. Она целует его в лоб, по которому ручьями струится пот. А затем роскошный свадебный пир. Король Дагобер напивается пьян и пускается в пляс. «На тебе дырявые чулки!» — кричит ему через всю залу святой Илья. «Так давай мне свои!» — с громким хохотом отвечает ему пьяный король.

И Александр снова заливался слезами, вспоминая, что все это погибло в огне.

Monsieur Русло чувствовал некоторое смущение и даже готов был признать, что действовал несколько неосторожно, однако он считал невозможным оставить без внимания дерзкое поведение Александра и рассказал обо всем происшедшем Надежде Осиповне и Сергею Львовичу.

Сергей Львович принял дело с какой-то неожиданной стороны. Он отчего-то больше всего заинтересовался содержанием поэмы и выражал даже сожаление, что она сожжена.

— Досадно, — сказал он. — Святой Илья и всё это… В конце концов, это должно было быть забавно…

Но Надежда Осиповна очень рассердилась. Мало того, что Александр, вместо того чтобы учиться, занимается всяким вздором, — он еще придает этому вздору какую-то важность, злится на замечания, затевает целую историю. Что за непомерное самолюбие у мальчика его лет! Этому надо положить предел.

Призвав Александра, Надежда Осиповна строго объявила ему, чтобы он больше не смел сочинять стихи. Кроме того, она посадила его на целый день в угол, огороженный стульями. Там он и завтракал и обедал.

После истории с «Толиадой» monsieur Русло прекратил свои проповеди и нотации. Он как будто махнул рукой на своего воспитанника: на уроках ограничивался сухими, отрывистыми замечаниями и только улыбался иронически, когда тот делал ошибки в латинских склонениях и спряжениях.