Юность Пушкина

Он давно придумал эту прогулку. Он знал, что в этот час Сонечка гуляет в Юсуповом саду — и не со своей англичанкой, которая захворала, а со старушкой нянькой, от которой легко будет удрать.

Ему все казалось, что он чего-то недоговорил с Сонечкой, что надо сказать еще что-то самое важное, и непременно наедине.

Всё вышло лучше, чем он ожидал. Старушка нянька, уморившись от жары, дремала на скамейке с чулком в руках, а Сонечка рядом вышивала крестиком по канве. Заслышав шаги, она подняла голову и бросила на него быстрый взгляд из-под соломенной шляпки. Лицо ее осветилось улыбкой. Его так и обдало радостью.

— Спит, — тихонько сказала она, кивая на няньку.

Она была в легком белом платье с короткими рукавчиками.

— Как вы загорели, — сказал он, садясь рядом и осторожно поглаживая ее руку.

Она посмотрела на него.

— А вы еще больше. Совсем арапчонок.

Он покраснел.

— А мне нравится, что вы такой арапчонок, — шаловливо сказала она.

Он снова ободрился.

— Пойдемте, Sophie, — шепнул он, — погуляем. Сонечка, а?

— Хорошо, — сказала она, положив работу на скамейку. — Только нянечка как?

— Пусть себе спит.

Она встала и, оправив платье, пошла с ним по аллее.

— Софочка! — послышался голос проснувшейся няньки. — Куда ты? А, Александр Сергеич, здравствуйте, голубчик!

— Нянечка, мы погуляем, а ты здесь посиди.

— Далеко, смотри, не ходи, — сказала старушка, — а то маменька заругает. Жара-то какая! — И она спокойно принялась за свой чулок.

А они шли все дальше и дальше, мимо прудов и каскадов, искусственных порфирных скал и мраморных статуй с циркулями и лирами, белевших в тени густых деревьев.

От времени до времени он заглядывал ей под шляпку, а она улыбалась.

Между тем на солнце надвинулась туча, вдали прокатился гром, и вдруг все потемнело. Деревья зашумели, все вдруг осветилось молнией, и страшный треск раздался над головой. Хлынул дождь.

— Вот там спрячемся, в гроте! — крикнул Александр.

Он схватил Сонечку за руку, и оба, прыгая через лужи, побежали к красной скале, видневшейся сквозь мутную пелену дождя.

Они сидели на мраморной скамье под широким сводом. Мраморная нимфа глядела на них из ниши белыми глазами. На луже перед входом плясали с бульканьем пузыри. Вспышки молнии озаряли полутемный грот и раскрасневшееся лицо Сонечки. Она сняла с себя шляпу с обвисшими полями, и мокрые волосы с распустившимися локонами свободно упали на плечи.

Она была так мила в своем промокшем платье, что Александр не мог больше сдерживать охвативший его восторг. Он неловко притянул ее к себе и крепко поцеловал. И как только поцеловал, тотчас сообразил, что именно это и было то «самое важное», что ему хотелось все время «сказать» ей.

Девочка сначала смутилась, а потом подняла глаза и посмотрела так весело и ласково, что он еще раз расцеловал ее от всего сердца.

Сквозь тучи прорезался солнечный луч. Гроза уходила, небо очистилось — и вот уже снова сияет солнце, разбрасывая искры по мокрой траве и мокрым деревьям.

— Софочка! Софочка! — слышится где-то отчаянный старушечий вопль.

— Здесь, нянечка! — весело откликается Сонечка.

И оба бегут ей навстречу.

— Вот бедовые! — сокрушается нянька, глядя на испорченное платье и грязные башмаки Сонечки. — Маменька-то как заругает!

Они идут впереди. Нянька, ковыляя, еле поспевает за ними.

— А мне скучно, что вы уедете, — нерешительно говорит Сонечка.

— Я напишу вам, — отвечает Александр. — Хорошо?

— Только непременно стихами.

— Стихами. Непременно стихами.

Дома Александр застал всех за столом. Он думал, что ему достанется, но на этот раз все обошлось гладко. Отец уже успокоился и, позабыв свои несчастья, весело шутил с Василием Львовичем, пришедшим к обеду. Только няня рассердилась, увидев его панталоны.

— Воскресные-то! — повторяла она с укоризной.

Он быстро переодевался в детской и, глядя в окно на омытые дождем крыши на той стороне переулка, думал:

«Ах, кабы не уезжать!»

Сергей Львович сам собирался отвезти Александра в Петербург. Был заказан уже новый светло-синий костюм у француза-портного на Кузнецком мосту, а от сапожника принесены были сделанные на заказ сапоги с кисточками. Но Сергей Львович не мог ехать, так как не было денег, и отвезти Александра взялся Василий Львович, который отправлялся в Петербург по своим литературным делам. Он писал какую-то шутливую поэму, отрывки которой читал под строжайшим секретом только Сергею Львовичу и самым близким друзьям. В этой поэме был стих, который, как говорил Василий Львович, должен был убить всех «славян» наповал.

— Quos ego![57] — говорил он, потирая руки в предвкушении своего торжества.

За этим-то, собственно, он и ехал в Петербург.