Юная Спасительница (СИ)

Все выжившие собрались снова в окутанном мраком помещении. На этот раз я сливаюсь с толпой, становлюсь наблюдателем.

Папа расхаживает вдоль и поперек, рассматривает молодого, провинившегося парнишу, привязанного к стулу. Рядом стоит огромная печь, то и дело наталкивающая на ужасные мысли.

— Марк, Марк, Марк… — хрипло проговаривает он и останавливается у стоящего в первом ряду Спасителя с отвратительным ожогом на пол-лица.

Дуайт сегодня кажется весьма злым и взбешенным. Может, связано это с тем, что сегодня мой старик открыто флиртовал с его бывшей женой? Шерри ее зовут, если память верна.

— Что же тебя побудило на этот гадкий, омерзительный поступок? Я-то думал, что после той хитрости ты усек урок… Яйца стали стальными? Блять, да мне хватит заставить тебя поласкать киску Люсиль, чтобы ты начал плакаться и обосрался, как младенец! Не слишком ли я добр был к тебе и остальным? — битой приподнимает голову мужчины и смеется тому в лицо. Похотливые огоньки сверкают, перерастая в нечто большее — сплошное пламя, чьи языки весело играют при виде людских мучений.

Марк тяжело дышит, ерзая на стуле.

— Пощадите, сэр, прошу! — мина так и просит прощение, всем видом крича, что ему жаль.

Становится невыносимо жалко юношу. Это же надо так довести людей, ограничив их свободу действия, чтобы, нарушив правила, парень так рыдал и просил пощады.

Но отцу мало. Он меня всегда учил правилу первого впечатления, являющегося самым важным. Поэтому нужно проявить характер и показать всем, что ты не хлюпик!

— Правила для всех едины… Ты знаешь, — проведя битой вдоль коленки Марка, папа закидывает ее обратно и ухмыляется. — Не надо было лезть к моей любимой Эмбер!

Внутри все бешено колотится и бурлит. Самоотверженность и отчаяние бушуют. Еще не поздно все изменить!

Делаю два широких шага к отцу и громко, четко проговариваю, вынуждая того остановиться и посмотреть на себя:

— Прекрати, пап. Мы все уже увидели, какой ты властный человек.

Папа внезапно оборачивается на меня; глаза по пять центов. Но удивление во взгляде исчезает. троит злую гримасу, будто надеясь спугнуть.

— Челси, не лезь!

Запястья уже болят от напряжения, но нервы еще не сдают.

— Это аморально. Посмотри, как ему страшно!

— Аморально? Собственная дочь еще будет указывать мне, что значит «аморально»? Вы поглядите, от такого зрелища у меня аж в паху защекотало, — едва показывает свое удивление от того, насколько я уперта и тверда в намерениях. Закатывает глаза и устало проговаривает: — Мы и вправду разумные люди, Челси. Если узнать нас получше… Стоит пойти навстречу, и все рады и счастливы! Но иногда попадаются неблагодарные скотины, как Марк, и их нужно проучить. Нельзя быть добрым и справедливым одновременно, Челси. Пора бы это уже понять.

Ступаю еще несколько шагов. Приближаюсь медленно и осторожно к отцу. А я неплохо держусь, учитывая, что папа здорово покраснел от гнева, а из ушей вот-вот и пойдет пар.

— Не лезь, кому сказал! Этот жалкий, мерзкий кусок говна заслужил то, что имеет!

«Тебе не страшно», — шагая в наступлении на папу, повторяю себе под нос, чтобы хоть на долю секунды утихомирить пробуждающийся страх. — «Тебя ничего не напугает. Ты сильнее этого».

— Еще не поздно остановиться, — оказавшись в миллиметре от отца, оттопыриваю руки вперед. Я готова обороняться в любой момент, но уповаю на то, что у папы осталось хоть немного гуманности. Умоляю его чуть ли не со слезами на глазах: — Пожалуйста, хватит… Это уже ни в какие ворота не лезет!

— Челси, отойди! — совсем холодно предупреждает он, собираясь ополчиться.

Я преодолеваю наконец окрасившуюся в яркие тона черту боязни, возжелав добиться своего сильнее.

— Отойди, сказал! — папа замахивается рукой и со всей силы бьет меня по щеке.

От такого удара я пошатываюсь и валюсь с ног на пол, прижимая ладонь к месту удара. Правая щека жутко болит, словно отец не рукой замахнулся, а ножом, ровно порезавшим кожу. Жжение.

Он ударил меня при всех за то, что я пыталась помочь человеку.

Горячую пульсирующую боль охлаждает слезинка. Взгляд опущен, но боковое зрение все же не упускает из виду притоптывания Спасителей на месте и их бурные перевалы с одной ноги на другую.

— Прости, дочурка, но иногда надо знать меру. Ты, дорогая, сегодня перегнула палку, так что будет наукой. Приступаем!

Шум. Неразборчивые обсуждения и крики…

Поднимаю заслезившиеся глаза на виновника собрания, Марка, и не могу отвести глаз от выражения его лица, застывшего в испуганном предвкушении приближающегося раскаленного до бела утюга. Этот душераздирающий крик, когда утюг соприкасается с нежной кожей на щеке…

После оттягивания раскаленного прибора, кусочки кожи плавно отрываются и остаются на его поверхности. Это вызывает ужас не только у Марка, но даже у меня, видавшую кучки распотрошенных тел.

«Соберись, твою мать! Ты живешь в мире апокалипсиса семь лет, а рыдаешь из-за какой-то пощечины», — сжимаю кулаки и впиваюсь ногтями в кожу, слыша разногласия у себя в голове. — «Но ведь пощечину тебе дал отец! Тот, кто должен любить и защищать».

***