— Ну меня-то никто не прятал, Бог пока миловал. А негативный опыт не люблю выставлять на обозрение, это в характере: предпочитаю выступать с позиции благополучия и полного владения ситуацией. Скажу только, что главным побудительным мотивом уехать в 90-м году из страны моего единственного языка был эпизод, когда десятилетний сын явился из школы с пришпиленной к воротнику запиской (он не заметил, как налепили): «Я жид». Тогда кровь бросилась мне в голову... Но по прошествии четверти века, чтобы уравновесить впечатление, могу сказать, что по сравнению с горящими синагогами во Франции или в Бельгии в России не столь тревожно. И давайте поскорее перейдем на что-то более разнообразное. В мире так много других тем…
— Да, это действительно один из самых интересных вопросов (для меня) в деле постижения человеческой природы. Это вообще один из базисных вопросов: литературы, философии, искусства в целом. Думаю, причина в том, что добро, любовь всегда несут личностные приметы, они направлены на выполнение конкретного действия, на улучшение: ситуации, человека, чувства, пространства жизни. Кроме того, добро правдиво и исключает демагогию. Последняя — одежда лжи, а массой всегда легче управлять, вооружившись очередным враньем. Причем демагогия ненависти искрит ярче и воспаляет гораздо быстрее и проще. Кроме того, не забывайте о племенных истоках низменной человеческой природы, об инстинктивном напряжении при виде «чужого». Чтобы побороть это в человеческой особи, нужны века культуры и сотни тысяч примеров добра, начиная с семьи и продолжая далее по всей длине жизни… Впрочем, как я упоминала выше на примере Германии прошлого века — и не только Германии, что я к ней прицепилась! — и они не помогают. Проследите все кампании национальных конфликтов, причины и рычаги создания боевых организаций, покопайтесь... Непременно обнаружите в зародыше какой-нибудь ненавистнический миф, вокруг которого сплачивается зло и ненависть. При этом всегда находится лидер, ведущий за собой толпу... Все это, как говорите вы, хрестоматия. Увы, человеческая история «масс» очень редко выходит за ее рамки.
— Именно: родовая… Я споткнулась о них в середине прошлого века. Любая подобная травма, особенно у художника, не что иное, как наличие воображения. Ну и некоторое знание истории. От таких травм легко излечиться, отбив память и воображение. Этим, кстати, с большим успехом занимаются сегодня западные либералы. Хочу внести ясность в наш разговор. Я никого не «ненавижу». Особенно, когда речь идет о целом народе. Народ невозможно ни «любить», ни «ненавидеть» — даже свой собственный. И то, и другое — патология. Любить или ненавидеть можно отдельного человека. А я — писатель, человек штучной кропотливой работы, человек детали, отдельного жеста, неожиданного образа, парадокса, «опрокидывания факта». Мне показалось, вы как-то все хотите назвать, обозначить, поднять вопрос и тут же найти решение. Это «журналистская травма»? Жизнь — дрожащая, неуловимо, ежесекундно меняющаяся река. «Миллионнопричинная...» Тем более — жизнь народа... Это великая и страшно трудная тайна, которую и разгадывает искусство. Художнику же ненависть вообще противопоказана, как и излишнее увлечение религией, например. Я, как вы понимаете, живу в очень трудной стране, окруженной не просто врагами, а такими врагами, которые намерены (и неустанно добиваются этого, и неустанно это проговаривают) уничтожить мою страну до последнего обитателя. Казалось бы, чего проще — возненавидеть арабов? Но я сейчас пишу огромный роман в двух книгах, где главный герой по отцу — араб. И я (как это обычно со мною бывает) влюблена, обожаю, жизнь отдам... И так далее. Художник, как кошка, лечится какими-то своими травками.