Итоги № 37 (2012)

Странно, конечно, что этот фильм прошел мимо больших фестивалей. Его отметил только ММКФ призом зрительских симпатий. Элио Джермано, лауреат Канн-2010 за «Нашу жизнь», актер большого обаяния. У Озпетека прекрасная режиссерская репутация, начатая еще его дебютным «Хамамом» в Канне. Он неоднократный номинант на национальную итальянскую премию David di Donatello. Плюс благодаря тому, что герои его картин всегда геи, он безусловный культурный герой весьма мощного сообщества. Видимо, слишком очевидный зрительский потенциал фильмов Озпетека (бокс-офис в Италии колеблется от почти 12 миллионов евро у «Окна напротив» до более трех миллионов у «Присутствия великолепия») выбивает его из фестивальной обоймы. А вне ее, увы, фильмы, которые принято причислять к арт-мейнстриму, трудно идентифицировать для зрителей. Ну вот и про «Присутствие великолепия» можно только сказать — хорошее кино.

Игра в солдатиков / Искусство и культура / Художественный дневник / Выставки

Игра в солдатиков

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Выставки

Проект Гриши Брускина «Время «Ч» в московском Мультимедиа Арт Музее

 

Буквально все статьи об известном русско-американском художнике Грише Брускине, называющие его «русским нонконформистом», начинаются упоминанием о продаже его работы на торгах Sotheby's в 1988 году. Картина «Фундаментальный лексикон», выставленная за 18 000 фунтов стерлингов, ушла с молотка по головокружительной, невообразимой цене в 220 000 фунтов. Почти полмиллиона долларов! Деньги, конечно, тогда украли советские посреднические фирмы. Но Брускин это легко пережил. Главное, что в его лице состоялась не только моральная, но и финансовая победа русского нонконформистского искусства над своими официозными соперниками — академическим реализмом и «суровым стилем». Отныне именно альтернативное, «другое» искусство стало считаться стержнем подлинной советско-русской художественной культуры.

С тех пор Брускин стал знаменит. Он богатый художник, живет в США, а произведения свои посвящает исчезнувшей советской цивилизации. Его бренд — это советские персонажи, нечто среднее между советской парковой скульптурой в духе девушки с веслом, древними тотемами или средневековыми изображениями христианских святых. Рабочий, спортсмен, инженер, пограничник, девочка-пионерка, студентка. Словно орудия страстей, они держат в руках соответствующие атрибуты — молоты, карты, книги, портреты Ленина. Брускин снова и снова без устали многие годы воспроизводит то в живописи, то в скульптуре образы этих героев своего времени. Как монах на поминальной молитве, он словно старается сберечь последние колыхания исчезнувшего общества. Кончит причитать — и растает облачко, ухнет окончательно в историю советский мир.

Немногие сейчас помнят, что начинал Брускин в совсем другом лагере. Он был восходящей звездой официального искусства, его либерального «левомосховского» крыла. Принадлежал к кругу «карнавализаторов», которые внесли в советский бытовой жанр сюрреалистические мотивы. Такое искусство сегодня увидишь разве что в Третьяковке. На Sotheby's оно не попадает. Но в начале 1980-х Брускину улыбнулась другая судьба. Однажды он впустил к себе в мастерскую на Маяковской группу концептуальных поэтов и прозаиков во главе с Дмитрием Приговым и Львом Рубинштейном читать стихи. У тех ни гроша за душой не было, но имелся ворох художественных наработок. И Брускин снял, что называется, сливки с концептуального направления. От Орлова взял идею тотемов, от Пригова — лексиконы, от Лебедева — коллекцию советских типажей. Его работы стали походить на концептуальные щиты и таблицы, но сохранили живописность, декоративность и, что важно, простоту восприятия. Они смотрелись современно и в то же время имели очевидную регионально-национальную специфику. Они не только являлись искусством, но и выглядели искусством. В отличие от жалких объектов и громоздких инсталляций концептуалистов они удовлетворяли мировым коммерческим форматам и стандартам коллекционерского искусства. Так что успех пришел к Брускину заслуженно.