Итоги № 37 (2012)

— Из-за чего, к слову, вы в опалу угодили?

— Наверное, мои спектакли «не попадали в струю», выламывались из общего ряда. Кроме того, в последний год работы в ТЮЗе я подпольно поставил «Мать Иисуса» Володина. Замечательная пьеса! Сегодня она показалась бы недостаточно религиозной и слишком светской, а тогда воспринималась как непозволительная клерикальная пропаганда и была официально запрещена. Мы репетировали по ночам в зале на пятом этаже (теперь это Малая сцена ТЮЗа), потом точно так же под покровом темноты я устраивал закрытые просмотры, проводя зрителей за руку и уговаривая охрану театра никому не рассказывать о происходящем. Но шила в мешке не утаишь. О вольнодумстве в ТЮЗе стало известно кому положено. Это поссорило меня с главным режиссером Зиновием Корогодским. В довершение ко всему за мной закрепилась репутация молодого экстремиста…

Ушел я добровольно, написав заявление по собственному желанию, поскольку понял, что не могу более оставаться под крышей официального театра. У нас был успешный творческий союз с Зиновием Яковлевичем, когда он разрушился, дальнейшее пребывание в ТЮЗе стало бессмысленным.

— А трудовая книжка? Куда ее положили, чтобы не прослыть, как Бродский, тунеядцем?

— Честно говоря, даже не вспомню. Наверное, отнес в Театральный институт. Там ни в какую не хотели брать меня в штат, хотя преподавать актерское мастерство я начал, по сути, сразу после получения диплома, на следующий год после окончания института. Так, собственно, родился курс «Нашего цирка», потом «Братьев и сестер», «Братьев Карамазовых»… Сегодняшняя основа МДТ — мои ученики разных лет. Из самого первого набора, тюзовского еще, Танюша Шестакова, жена, и не так давно покинувший нас замечательный Коля Лавров. И дальше имена любимых учеников, ставших мастерами, можно перечислять долго…

В последние десятилетия понятие ученичества уходит из сознания людей, нынче не учат, а оказывают образовательные услуги, что, согласитесь, не одно и то же. Ведь главная задача заключается не в передаче знаний, а в наследовании человеческих ценностей. Впрочем, это тема для отдельного большого разговора.

— Мысль об уходе из профессии вас посещала, Лев Абрамович?

— Ни разу. Даже во времена самых жестоких обломов, когда сидел без работы. Видимо, я упрямый человек, не привык сдаваться. Было другое — тоска. Казалось, ничего не изменится до скончания веков, все так и будет тянуться. Вдруг физически ощутил, что такое безвременье, и захотел выразить его в спектаклях. Может, мое настроение чувствовалось на расстоянии, поэтому постановки так часто зарубали?

— А уехать из страны?

— Парадоксально, но и об этом почти не думал, хотя никогда не осуждал выбравших путь эмиграции. Кто-то покидал Родину с надеждой, другие ехали от отчаяния, третьи бросали вызов себе и обстоятельствам. Поэтому проводы тоже бывали и радостными, и грустными, больше похожими на похороны. Иногда я даже завидовал тем, кто решился на столь отчаянный шаг, но всегда понимал, что сам никуда не уеду. Чувствовал себя рожденным на этой земле и долженствующим сделать что-то полезное именно здесь… Потом стал ездить по миру, открыл для себя множество замечательных мест, но так и не нашел ответ на вопрос, где хотел и мог бы жить, кроме России. Да, пожалуй, нигде. При всей ужасности того, что наблюдал и порой наблюдаю вокруг…

Сибирь для меня родная земля, русский Север, Поволжье... Везде чувствую себя хорошо, как дома. Нигде не смогу заниматься театром так, как здесь. Хотя есть очень много предложений из-за рубежа, не хочется. Во-первых, чужой язык, во-вторых, совершенно иное устройство театра… Первый раз в Париж я попал, кажется, в 1977 году. Это было настоящим чудом! Меня включили в группу молодых актеров и режиссеров для туристической поездки. Путевки нам продали с большой скидкой, и все равно я собирал деньги по друзьям и знакомым. До сих пор помню, кто и сколько одолжил. Я долго не верил, что выпустят из страны, поскольку перед этим мои поездки дважды зарубали. Сначала должен был лететь с ТЮЗом на гастроли в Англию. Самолет в девять утра, а накануне в одиннадцать вечера мне сообщают: остаешься дома. Ребята потом привезли в качестве сувенира табличку из забронированного для меня номера в отеле. На ней было написано Lev Dodin... Через какое-то время планировался очередной выезд, и меня снова высадили в последний момент. Словом, мысленно я смирился, поэтому к Франции готовился, но внутренне настраивался на худшее. Даже чемодан не собирал до последнего момента, чтобы не выглядеть дураком. Студентам своим в Театральном институте сказал, что еду по делам в Москву.