Истребление персиян

…Для людей из 1976 года форменная одежда была отстоем – хорошая одежда должна быть фирменной. Леон уважал пальто старинного кроя “Loden”, виски и сигареты из “Березки”, сыну членкора к ним полагалась академическая дочка или писдочка, как прозвали тогда дочерей писателей. И та, и другая имелись в ассортименте и предстали по очереди.

Я присутствовал при смене караула и был призван придать немножко типовой элегантности остроту и продвинутость небанальных соединений.

– Мы с вами Кузмин, Юркун и Гильдебрандт, всюду вместе, – радостно сообщил мне Леон. – Я Кузмин, а вы, Шурочка, – Юрочка.

– Вообще-то наоборот. Не Кузмин был женат на Гильдебрандт, а Юркун. Выходит, что именно вы – Юрочка, иначе не складывается.

– Ну и отлично, – сразу согласился Леон. – Тогда мы Мережковские – Дмитрий Сергеевич, Зинаида Николаевна и Философов, они тоже ходили втроем. Это-то складывается!

Но и это не складывалось, мы редко ходили втроем, Леон дружил с Сережей, надо о нем написать, еще с тысячью людей, все встречались в “Сайгоне”, где кто-то обязательно за нами увязывался, и мы шли компанией дальше выпивать по злачным местам, а иногда и по дворам, и даже по парадным, в Питере были изумительные парадные, в них тогда водили гостей, как во дворец, но могли оказаться и в ресторане, за столом с белой скатертью, на Витебском вокзале, например, перед поездом в Царское (тогда г. Пушкин) или на обратном пути оттуда. Там можно было вкусно отужинать, взять горячего бульона с яйцом, который хорошо оттягивает плещущий в организме алкоголь, там зеркальная модерновая стойка до потолка, такой бар в Фоли-Бержер, и в стеклянное его озеро, наполненное огнями отраженной люстры, хочется нырнуть, особенно, если много выпито, а при возвращении из Царского мало выпито не бывало.

Поедем в Царское село свободны, веселы и пьяны, таков гений места. Поездка в Царское пролегала по питейным заведениям, одним и тем же, хорошо проверенным – по дороге на вокзал, на Витебском и потом на пути от станции до парка везде были рюмочные, они могли называться кафе-мороженым, главное, там наливали – где водку, где коньяк, где портвейн. Последнее заведение располагалось в воротах прямо при входе в Екатерининский парк, и в аллеи мы вкатывались уже на бровях, распахнутые в космос, там Холодная баня с Агатовыми комнатами, Руина и руины Китайской деревни, Геракл Фарнезский и пушкинская дева у воды, и наш Агамемнон из пленного Парижа к нам примчался, и липы, липы, липы, и столько лир повешено на ветки. И белокрылые виденья на тусклом озера стекле в какой-то неге онеменья коснеют в этой полумгле. Это про Большой пруд, великий царскосельский, конечную нашу цель, долгожданную пристань, ресторан “Адмиралтейство”, после которого – всё по колено.

И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских ранних вечеров —
И сад темнеет, как дуброва,
И при звездах из тьмы ночной,
Как отблеск славного былого,
Выходит купол золотой…

Октябрьскими ранними вечерами мы в воду уже, кажется, не лезли, не коснели в неге онеменья, хотя какой холод, когда столько выпито и внутри горит. Буйство в пруду, понятное дело, отчаянное и молодеческое, и даже малость подсудное, было венцом тогдашнего вино-водочного трипа, летом уж точно, да и в сентябре, когда небывалая осень построила купол высокий. Купаниям предшествовала всяческая логорея, может, и в исполнении Сережи, но про что она была, теперь не скажу, – всё утонуло, ушло под воду, остался один пруд; спустя несколько десятилетий он прислал мне привет, самый неожиданный.

Дело было так. Написал я в фейсбуке текст, его расшарили – с одобрением, с возмущением, всё как обычно, и вдруг в одну дискуссию пришел человек с таким известием: “Что-то Шура совершенно поглупел с годами. Еще 25 лет назад, когда мы с ним, пьяные и голые, катались ночью с горки в пруд в Царском Селе, голова его была значительно свеже́й и рожала мысли”.