Истребление персиян

Тогда, на кладбище, пока он читал, это восхищение – прозрачное, подвижное, как весенний воздух, – относилось к Шуре, к его удивительной памяти, к Анне Андреевне, музыке сфер, ослепительному полудню, нашему братству, замечательной араукарии чилийской. Нас покачивало на волнах жизни и поэзии. И даже в тот самый момент, который теперь кажется счастливым, мы знали, что счастливы.

Через год Шуры не станет. Накануне Пасхи, во сне. И смотреть на майские фото станет нестерпимо больно. Сцена поменяет смысл и знак. Люди на фото не перестанут быть счастливыми, но это будем уже не мы.

* * *

Мы колесили всемером по белым дорогам Крита. Пять начинающих авторов, Татьяна Толстая, Александр Тимофеевский. В нескончаемых разговорах обо всём. Непонятно, как поместились в прокатный вэн столько сюжетов: Довлатов и Ерофеев, зачем гениям водка, ар деко Дейнеки, линейное письмо Б, минойская цивилизация, XIII век до н. э., черный квадрат вместо слов “it’s over”, как не думать об Ире Эфрон, рожковое дерево как панацея, красота Ларисы Гузеевой, рыковский Шодерло де Лакло как вершина письменности и устное предание одновременно, блеск пера двух Евгений: Пищикова и Долгинова, южнорусская школа – Шкловский, Олеша и Катаев, и почему Катаев лучше их всех, и прочее, прочее. Загружаясь в аэропорту в минивэн, мы надеялись на веселое майское приключение, – а через десять дней вышли из машины озадаченными, пересчитывая, перебирая в голове ассоциации, завернутые в многосотлетнюю европейскую культуру и историю.

Шура умел повязать искусством. Связать. Было понятно, что его обаянием, размахом личности, абсолютным добром мы тоже теперь куда-то втянуты и обратного пути нет, и если на этом пути он рядом, то и отлично! Мечталось так же радостно и легко определять век тамплиерского замка в Томаре (это уже спустя год в Португалии), восхищаться его октагональной церковью, построенной в XII-м веке по образу Храма Гроба Господня в Иерусалиме, знаменитыми окнами в стиле мануэлино, увитыми каменными водорослями, морскими канатами и кораллами. Тамплиерскими крестами.

Он ходил по замку совсем отдельный, опрокинутый туда, на несколько столетий назад, счастливый и немного чужой. Такой же отсутствующий взгляд был у него “под текстом”, когда он писал в голове. Было понятно, для кого вот эти все горгульи и мрачные завитки. Его забрали на время, он был больше “их”, чем “наш”. Бедный рыцарь Христа и Храма Соломона.

Удивительным образом Шура умел находиться рядом и одновременно там, где стены и воздух составлены из искусства и русской словесности. Легко ходил сквозь, видел через, знал всех гениев и героев (и там и здесь!), радовался новым. Со своей старомодной исчезающей гармонией был абсолютно современен. В его предположениях, в текстах редкого блеска и глубины всё завязано остроумно и точно.

Нежно и пронзительно.

Одна из Шуриных заметок. В римской пивной девушка, скинув косуху, остается с неожиданно голой спиной. Продолжает ворковать со своим визави, рядом спит перебравший посетитель, положив голову на стол.

…есть и немецкие радости – пиво с сосисками, и торжественная тоска непонятно откуда нагрянувшего фассбиндеровского мира: вот героиня скинула брутальную свою кожанку и нежно клокочет, и хохочет, пленяет сидящего напротив героя наглухо закрытой грудью, а парадно обнаженная ее спина простаивает в безвестности, в некоммуникабельности, смотрит в никуда, в пустоту, налившуюся пивом, где кто-то одинокий, забытый, уронил голову и то ли уснул, то ли умер. Sehnsucht nach Italien. Тоска Вероники Фосс. Эрос и Танатос неразрывны.

До него не дотянуться. Не научиться. Даже если прочесть всё, что прочел он. Нельзя же присвоить талант или особенный угол зрения.

Тогда, на Крите, вышли на гребенщиковское “Под небом голубым” и авторское “над” тем же небом. Оба варианта про рай. Так, где же он? Над или под? Принципиальная богословская разница. На небесах или там, где мы его нашли.

Я знала, что песню написал не БГ, а кто-то другой, всё время забывала фамилию. Шура назвал фамилии и поэта, и композитора, рассказал о первом исполнении песни Алексеем Хвостенко, соединил его имя с легендарной “Орландиной”. Потом мы долго спорили, чье исполнение “Орландины” лучше. И головокружительные критские пейзажи летели за окнами минивэна под Аню Хвостенко с Федоровым, под “Колибри”, Камбурову, Ольгу Арефьеву:

Ах, как хочу тебя обнять я,
Поцеловать рукав от платья.
Ну, так приди в мои объятья…