История противостояния: ЦК или Совнарком

4 ноября 1930 г. на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) И. В. Сталин почти дословно повторил свой тезис из письма В. М. Молотову о необходимости установления «полной спайки между партийной и советской верхушкой»[1298], дополнив его указанием на причины отсутствия таковой: в советских учреждениях, в отличие от партийных организаций, констатировал генсек, еще не установили «железную дисциплину». И. В. Сталин обвинил в «добродушии и доверчивом отношении» к «некоторым специалистам и разложившимся коммунистам» А. И. Рыкова[1299], вступавшегося за арестованных и даже за невозвращенца А. Л. Шейнмана, для которого добился должности в одном из советских заграничных учреждений[1300]. [Шейнман, занимавший формально пост председателя Госбанка СССР, в 1929 г. сбежал за границу – вернее, отказался приехать. 19 апреля 1929 г. А. С. Енукидзе, направленный к нему для личных переговоров (Шейнман укрылся на квартире у Пауля Леви) доложил в Политбюро ЦК ВКП(б) И. В. Сталину о ходе встречи и передал, практически дословно, его заявление: «Я сделал непоправимый ложный шаг, и все пути в СССР для меня отрезаны совершенно. Как только после моего разговора с Леви я вышел из его квартиры, я понял, что я погубил себя и свою семью. Теперь мне нет возврата. Я сам на месте ЦК расстрелял бы любого члена партии за одну только мысль остаться за границей, а я ведь сделал, повторяю, пагубный шаг и нет у меня сил поехать в Москву. Вы можете меня объявить сумасшедшим, попросить германское правительство посадить меня в тюрьму или психиатрическую больницу, я не буду сопротивляться, не буду делать попытки опровергнуть версию о моем сумасшествии или опасной болезни; наконец, Вы можете предложить мне покончить жизнь самоубийством [Енукидзе еще не имел счастья ознакомиться с «Калигулой» Альбера Камю, вышедшим полтора десятилетия спустя. – С.В.], и я близок к этому шагу, . Я заявил Вам определенно, что я не собираюсь вредить СССР, что бы со мной ни случилось. В этом отношении все Вы [курсив наш. – С.В.] можете быть спокойны. Не собираюсь писать, не собираюсь давать интервью. Но во избежание всяких толков и разговоров о моем бегстве можно принять два решения. Одно – объявить меня опасно больным и устранить меня от всяких дел (всякий врач удостоверит, что я опасно болен[1301]), оставив меня за границей. Другое – дать мне какую угодно работу по линии экономической, , с минимумом средств для существования моего и моей семьи»[1302]. Что характерно, от рассказа о причинах своего бегства Шейнман не сказал ничего: «…я мог бы говорить с Вами три часа не переставая, но Вы ничего не поймете»[1303].]

4 ноября 1930 г. после сталинского вопроса, «чем объяснить, что главные вредители сговорились ставить хозяйственные вопросы на тех совещаниях Совнаркома и СТО», на которых «председательствует т. Рыков»[1304], ближайшие планы славившегося своей осторожностью генсека стали ясны всем присутствовавшим на заседании кандидатам и членам Политбюро, Президиума ЦКК и ЦК ВКП(б), а также тем из них, кто не присутствовал на заседании, но ознакомился с текстом стенографического отчета.