Истоки тоталитаризма

Как видим, упомянутая выше тотальность террора, входящая в качестве наиважнейшего элемента в содержание понятия тоталитаризма, предполагает не только пространственное, так сказать, измерение (его всеобщность, в силу которой под угрозой репрессий оказывается фактически все население страны), но и временное (непрерывность патологически напряженного ожидания репрессий, обеспечиваемая их периодическим возобновлением, создающим ощущение их неотвратимости). Но при этом в состояние такого рода ожидания втягиваются не только те, кого тоталитарная идеология назначила на роль жертв репрессии, ее пассивных объектов, но и тех, кому предстояло стать ее активными субъектами (причем независимо от того, хотели они этого или нет). Для обеспечения их «мобилизационной готовности» и существовали «движения», «закаляющие» своих членов с помощью все тех же перманентных репрессий. «Практическая цель движения, — пишет X. Арендт, — втянуть в свою орбиту и организовать как можно больше людей и не давать им успокоиться…» (с. 433). Такова реальная функция идеи «перманентной революции», полностью обнаруживающая свою сакраментальную тайну в условиях тоталитарного режима. Однако для того, чтобы удерживать в таком патологическом состоянии (апологеты тоталитарных режимов называли его состоянием «тотальной мобилизации») население большой страны, явно недостаточно «массового энтузиазма», на который так часто ссылается X. Арендт. Уже не говоря о том, что всякий энтузиазм, особенно массовый, вещь очень непостоянная, прихотливо-изменчивая, требующая все нового и нового допинга — причем явно не «энтузиастического», а технически-рационального происхождения, — есть здесь и другие проблемы. И прежде всего это проблема организации «массового энтузиазма», которая встает тем более остро, чем шире «объем массы», на чей энтузиазм рассчитывают ее политические поводыри.

Очевидно, что, говоря об организации массового энтузиазма, недостаточно просто сослаться на сам факт «массового движения», являющегося, согласно автору книги, источником, опорой и носителем подобного рода энтузиазма. Ведь для того чтобы оно сыграло эту свою роль, оно уже должно быть как-то и кем-то организовано. Причем, как свидетельствует история и большевизма, и нацизма, этим организационным ядром в обоих случаях оказывается партийная бюрократия, возникающая как в «подполье» большевистской, так и в недрах национал-социалистской партии. Кстати, о бюрократизации массовых партий писал в начале нашего века еще Р. Михельс, с которым в те же времена сблизился М. Вебер, высоко оценивший это его глубокое наблюдение. Но ни в каких иных партиях, кроме тоталитарных, этот новый феномен партийной жизни не был столь далеко идущим образом «утилизован». В них партийная бюрократия действительно стала ядром — и прообразом — грядущей тоталитарной бюрократии.

Надо сказать, что X. Арендт — хотя она одной из первых обратила внимание на существенно важные черты, отличающие бюрократа консервативного типа, характерного для прошлого века, от бюрократа тоталитарной складки, — в целом недооценила роль и значение бюрократии нового типа в генезисе и дальнейшем функционировании тоталитарных общественных структур. Это было вызвано целым рядом причин, одной из которых можно считать общую недооценку проблематики бюрократии (в особенности по сравнению с проблематикой «омассовления» и «массового общества»), характерную для социально-философских воззрений К. Ясперса, у которого она многое здесь позаимствовала. Но, кроме того, на нее, видимо, произвел слишком большое впечатление пресловутый «антибюрократизм», которым отличалась идеология и фразеология как большевистской «революции слева», так и нацистской «революции справа», одинаково апеллировавших к «творчеству масс». И потому, судя по целому ряду совершенно недвусмысленных высказываний автора книги, в ней принимается всерьез, например, ленинская (а в особенности троцкистская) демагогия, согласно которой продолжающаяся бюрократизация большевистской партии — с самого начала являвшая собой образчик бюрократической организации! — квалифицировалась как результат влияния на большевиков «мелкобуржуазной стихии».

VII