Истоки тоталитаризма

Такова внутренняя логика концепции, сопрягающей понятие «массовая репрессия» с «теорией козла отпущения», — а с ее критического обсуждения начинается книга X. Арендт, поставившей своей целью преодоление этой теории. И она действительно утрачивает (во всяком случае, в контексте сопоставления двух форм тоталитаризма — национал-социалистского и интернационал-большевистского) свой узко этнически толкуемый смысл. Тоталитарные режимы, буквально живущие массовыми репрессиями (стоит только их прекратить, и эти режимы начинают распадаться, как это было у нас после смерти Сталина), не могут существовать и без «козла отпущения». Но какой конкретно (классово или этнически определенный) персонаж будет предназначен на такую несчастную роль — это зависит от той идеологии, под знаком которой приходит к власти данная разновидность тоталитарного режима. Отсюда — совершенно особая роль, какую играет идеология в тоталитарных системах. Тоталитарные партии, как и тоталитарные режимы, возникающие в «век масс», обойтись без нее не могут.

Она совершенно необходима и тем и другим именно в интересах обоснования изначальной виновности «без вины виноватых», которое невозможно без чисто идеологической подтасовки — превращения индивидуального во всеобщее (если не универсальное). Например, превращения вины тех или иных отдельных индивидов в «первородный грех» этнических или классовых общностей, к которым их можно причислить, пользуясь соответствующей (опять-таки «идеологически обоснованной») классификацией. Но таким образом при исследовании генезиса тоталитаризма вовсе не безразличной проблемой, которую (надо отдать справедливость ее мужеству и интеллектуальной честности) не обходит здесь X. Арендт, становится «историческая вина» определенной категории людей, обеспечившая заправилам тоталитарных режимов возможность организовывать и сохранять в своих странах режим тотального (т. е. всеобщего) террора, делая вид, что речь, идет якобы только о людях «известного рода».

Вопрос о конкретно-исторической «доли ответственности», которую должны нести — вместе со всеми остальными людьми — и те, что оказались в роли «козлов отпущения», встает перед автором как результат ясного и отчетливого осознания связи, существующей между их непроизвольным стремлением утвердить свою абсолютную невиновность, с одной стороны, и желанием гонителей-идеологов во что бы то ни стало доказать изначальную («первородную», «родовую») вину гонимых — с другой. Ведь в обоих случаях встает вопрос о некой исключительности гонимых — будь это абсолютная «ни в чем не виноватость» или «заведомая» виновность. Вот почему X. Арендт пишет, возражая против «теории козла отпущения»: «Как только ее приверженцы предпринимают тщательные усилия объяснить, почему же тот или иной козел отпущения оказался столь хорошо пригодным для своей роли, становится видно, что они оставили эту теорию позади и занялись обыкновенным историческим исследованием, при котором никогда не обнаруживается ничего, кроме того, что историю творят многие группы, а одна группа была выделена в силу определенных причин. Так называемый козел отпущения необходимо перестает быть невинной жертвой, которую мир обвиняет во всех своих грехах и посредством которой он желает избежать возмездия, а оказывается одной группой людей среди других групп, все из которых вовлечены в деяния этого мира. И такая группа не перестает нести свою долю ответственности только потому, что оказалась жертвой несправедливости и жестокости мира» (см. наст, изд., с. 38). Как видим, вопиющий факт полнейшей индифферентности «вдохновителей и организаторов» массовых репрессий к вопросу о виновности конкретных индивидуальных жертв не помешал автору книги задаться вопросом о социально-исторических причинах, сделавших предпочтительным объектом тоталитарных репрессий — направленных, по сути дела, против всего населения страны (случай, когда действительно «бьют по мешку, а имеют в виду осла»), — вполне определенные классы или этнические группы.

V

В аналогичных случаях и соответствующих пунктах исследования X. Арендт структурный разрез проблемы тоталитаризма пересекается с генетическим, при этом делаются необходимыми глубокие исторические экскурсы. Ей было совершенно необходимо углубиться в историю еврейского вопроса в Европе, чтобы показать коренное различие его постановки, скажем, в XIX в., в условиях классово структурированного общества, и в XX, в ситуации его все дальше заходящего расструктуривания (омассовления). И действительно, антисемитизм, имеющий классовый (как, например, даже у молодого Маркса) или националистический подтекст, — это нечто совершенно иное, чем антисемитизм национал-социалистского образца. В определенном отношении их можно считать взаимоисключающими: как констатирует X. Арендт, «современный антисемитизм рос в той мере, в какой шел на спад традиционный национализм» (с. 35), разновидностью которого она считает и антисемитизм XIX столетия.