Читаем Истоки полностью

— Наша полиция никогда ничего не раскроет! Никогда… до самого корня! Порядки у нас… вообще… никуда не годны!

Излив таким образом часть своей злобы, Петр Александрович щедро обрушил остатки ее уже на предмет, не касающийся Шеметуна.

— Ха-ха! Освободили крестьян! Очень мудро! Детям дали нож в руки!.. Великую Россию, слышите, прапорщик, не могли уничтожить ни татары, ни басурманы, ни желтые мартышки японцы, ни прилизанные французские мошенники… Потому что сами, своей силой, они ее уничтожить не могли!.. Но эта жидовская свобода… вот она может уничтожить Россию! Может! Без вашей свободы, прапорщик… могучая Русь росла! А с вашей свободой — смотрите!..

Шеметун, сознавая превосходство своей молодой души над стариком, слушал терпеливо, мысленно возражая ему непочтительно и злорадно: «Это я-то их освободил! Ох, и глуп же ты, любезный старикашка!»

Петр Александрович в возбуждении встал, прошелся по комнате.

— Свобода! — снова заговорил он тяжелыми словами. — Какая? Для кого? Зачем?.. Свобода грешить! Для арестантов… Для последней паразитической сволочи! Для поджигателей!.. Свобода! Свобода грешить и грабить…

Он протянул руку к окну.

— Вон она, русская земля! Взгляните на нее! Может ли ваша свобода, которая служит антихристу, дать больше хлеба верным сынам своим и рабам божьим, чем святой порядок божий? Вот она, ваша свобода! Свобода! Хлеба «свободно» гниют на корню, божий дар «свободно» горит в поле!

Шеметун покорно вздохнул, а про себя подумал: «Ну… ты тоже горишь без толку. Пора, пора тебе внучат качать…»

— Люди, прапорщик, перестали верить!.. Оттого и ослабела душа русского народа! Ослабела… в тяжкую годину! Болезнь ослабила ее. Так-то. Запомните: есть два врага у отчизны — внешний и внутренний. Внешний может свалить нас, как, например, японец. Расшибешься, да встанешь. И встанешь, быть может, сильнее, закаленнее! Наружная рана. Залечишь — и жив. А внутренний враг — это внутренний недуг. Смертельный! Коварный! Чума! Не подавишь его в зародыше — погибнет весь могучий организм. В пятом году Россия горела… в этой горячке. С помощью божией вылечили мы ее — мы! Верные сыны России!.. Запомните, прапорщик: фронт — здесь. На этом фронте решается: победа или поражение. Жизнь или смерть.

Шеметун до конца сумел сохранить бравую выправку и твердо-преданный взгляд, а в заключение отчетливо щелкнул каблуками:

— Слушаюсь, господин полковник!

Петр Александрович отпустил его, примиренный хотя бы с ним.

Но позже, когда он остался наедине со своей молчаливой, окаменевшей злобой, он почувствовал бремя сомнений, которые в последнее время проникали в его суровую душу, несмотря на все усилия отогнать их. Сейчас, в этих четырех стенах, у окна, открытого в пустоту, полковник воспринимал эти сомнения, как ночь, надвигавшуюся враждебно. Они напомнили ему одну давнюю ночь, маньчжурскую ночь, догоравшую смятением проигранных сражений, — ту ночь, когда он растерял разведчиков и часовых и, одолеваемый чувством неуверенности, прислушивался к зловещей темноте. Холод пронизал его.

Он встал и подошел к раскрытому окну.

За окном лежал еще озаренный тишиной вечер, лежала земля, мирная и мудрая, как взгляд верного пса.

— Такой мир, такой щедрый божий мир, а человек губит его… своими грехами!

В груди старого солдата вместе с гневом заговорила решимость.

А решимость старого воина ощущается как седло, в котором сидишь твердо, и как плотный топот копыт.

Поэтому Петр Александрович вышел и велел после ужина оседлать для него коня.

<p>44</p>

Теперь Бауэр мог наконец-то написать следующее письмо:

Перейти на страницу:

Похожие книги