Сидящими на траве перед канцелярией и нашел их Иозеф Беранек. Удивился. Гавел рассказал ему обо всем, но так как тут не было Бауэра, то Беранек не знал, что подумать о небывалом происшествии.
— Да они отдадут, должны отдать, — только и твердил он рассеянно, расточая похвалы Шеметуну и Елене Павловне.
А Елена Павловна как раз искала Беранека. Она пришла, вся еще разгоряченная баней, и пленные, уже успокоенные надеждой, вставали, давая ей дорогу. Многие отдавали ей честь по-военному.
Бауэр, увидев ее из окна, вышел навстречу. В эту минуту удивленная Елена Павловна что-то спрашивала у пленных по-польски, и Бауэр, хоть и не слыхавший ее вопроса, поспешил, как бы отвечая ей, громко произнести слово «недоразумение».
Елена Павловна вполне с ним согласилась.
— Конечно, это какое-то недоразумение. Да Георгий Георгиевич будет нынче вечером. А я-то думала, вы пришли спеть мне, — улыбнулись она примирительно.
Тут лицо польщенной толпы окончательно прояснилось. Много теплых слов хотелось людям сказать в ответ, да решились они на это только, когда за Еленой Павловной уже закрылась дверь.
Надежда на успех окрепла, превратилась в веру. Гавел, приписывая такой результат одному себе, загордился, воспрял духом, всех заразив своей веселостью. Он даже придумал новое развлечение: вдруг начал выкрикивать как ярмарочный балаганщик:
— А что наша лисанька?..
Справа ему кричали хором:
— Даст!
Левая сторона возражала:
— Не даст!
Потом все хором, под управлением Гавла, буйно и весело грянули:
Припев Гавел переделал сообразно случаю. Он пропел:
Его наградили аплодисментами, бурным хохотом, подхватили припев хором. Даже пленные других национальностей подтягивали, как умели, и вскоре все дружно и восторженно запели вместе с чехами.
Елена Павловна отложила зеркальце, которое несколько расстроило ее, потому что после бани, повязанная платком, Елена Павловна выглядела непривычно. Оттого что мокрые волосы плотно прилегли к голове, лоб ее казался ниже, а скулы — шире. Лицо, красное от горячей воды, самой ей казалось некрасивым, и она украсила его печальной и доброй улыбкой. С этой улыбкой она и выглянула в окно — но скоро тоже развеселилась, захлопала в ладоши.
Шеметун неожиданно, еще засветло, позвонил из Александровского.
— Что нового? — кратко осведомился он у Бауэра, но, недослушав ответа, крикнул: — Ладно!
И бросил трубку.
Бауэр, только теперь осознавший всю трудность своего положения, вынес к толпе известие о прибытии Шеметуна. Пленные тотчас в волнении бросились на улицу. Уже изрядно смерклось, и они могли только прислушиваться. Наконец искра нового возбуждения пробежала в толпе:
— Едет!
Гавел, чтоб придать себе смелости, принялся громко распоряжаться:
— К рапорту стройсь! Равняйсь! Beschwerde, rechte und linke Flьgel! Tagscharge! [155]
Толпа засуетилась, смешалась. Многие в самом деле спешили построиться, искали свое место в строю. И даже поторапливали друг друга.
Но выстроиться они не успели: дрожки Шеметуна ворвались в эту веселую сумятицу прежде, чем Гавел успел отдать какой-то приказ. Люди шарахнулись врассыпную, как стадо гусей на дороге. Сам Гавел еле-еле успел увернуться от лошади.
Шеметун еще на ходу спрыгнул наземь — он упал в толпу пленных, как камень в расходившуюся рябью воду. Не обратив внимания на Бауэра, который как раз подоспел к месту действия, Шеметун крикнул:
— Караульные!
Оба русских солдата подскочили к нему, и Шеметун заорал на них во всю глотку:
— Винтовки у вас есть или нет?! Что?!
Один звук его голоса пригвоздил к земле растерянных солдат.
— Патроны у вас есть или нет?! Что?! Стрелять умеете?! Шайка лодырей, вонючие портянки!
Вокруг него, такого твердого, застывало движение, стихал шум.
— Стройся!
Перепуганные караульные шагнули ближе к прапорщику, в то время как пленные, толкаясь, попятились от него. Между ними и Шеметуном образовалось пустое пространство, посреди которого остался один артельщик. Шеметун только сейчас его увидел.
— Артельщик! Ко мне!
Артельщик подбежал.
— Слушаюсь, ваше благородие.
Зычным голосом, властно разносившимся в полной тишине по окрестным полям, Шеметун отдал такое распоряжение:
— Запомни! Завтра гнать на работу кнутом и штыками. В случае надобности — свинцом. В ознаменование бунта бунтовщикам отныне готовить угощение: рыбную похлебку, чтобы рыба не испортилась вконец, постную! В среду — вяленую рыбу на воде. В четверг — разварную вяленую рыбу. В пятницу repete [156], в субботу повторить. В воскресенье — сначала. Вплоть до дальнейших распоряжений! Понял?
— Слушаюсь, ваше благородие.
— То-то же, благородие! Эх, вы! Герои! Кру-гом! Слушай команду! Штыки наперевес!
Двое караульных исполняли команды неуклюже, но истово, как на плацу.
— Вперед марш! — в заключение ударил им в затылок могучий шеметуновский бас.