Испытание

– Мое руководство располагает точно такой же информацией.

Агент Криль посмотрела на Грейсона, на сей раз с подозрением.

– Я… я работаю под прикрытием, – наконец сказал Грейсон. – И я работал с агентом Трэкслером. Кто-то должен об этом знать. Должны остаться записи!

И она рассмеялась. Она действительно смеялась над ним.

– О, прошу вас! У нас множество собственных агентов! И нам не нужны секретные, работающие «под прикрытием». Но, даже нуждайся мы в таковых, мы не прибегли бы к услугам фриков, особенно – с вашей историей.

– Я сам создал свою историю. Это – легенда!

Лицо агента Криль стало жестким – именно таким оно становилось тогда, когда ей приходилось иметь дело с трудными случаями.

– Послушаете! Не пытайтесь меня разыграть! Я-то знаю цену шуткам фрика! Все вы одним миром мазаны! Вы думаете – если мы избрали своим делом служение миру и человечеству, над нами можно потешаться? Наверняка вы будете это делать вместе со своими приятелями, когда уйдете отсюда. Но я заявляю, что вижу вас насквозь, и со мной этот номер не пройдет!

Грейсон открыл рот. Потом закрыл. И вновь открыл. И понял: все это бессмысленно; как бы он ни старался хоть в чем-нибудь убедить эту Криль, ничего у него не выйдет. Никогда. Ведь нет никаких записей относительно того, о чем его просили, потому что напрямую его не «просили» ни о чем. И он на самом деле не работал на ИУ. Трэкслер в их первую встречу определил его статус: Грейсон был частным лицом, действующим по собственной воле и на свой собственный страх и риск, потому что только частное лицо имеет право и возможность пересечь границу, разделяющую государство и жнеческое сообщество.

А, стало быть, поскольку агента Трэкслера уже не существует, не существует никого, кто знает, чем действительно занят Грейсон. Прикрытие Грейсона было таким глубоким, что поглотило его без остатка, и даже «Гипероблако» не могло бы вытащить его на поверхность.

– Ну что, закончили в игрушки играть? – спросила агент Криль. – Вернемся к тому, что вы делали в течение недели?

Грейсон глубоко вздохнул.

– Хорошо, – сказал он и начал рассказывать, чем был занят всю эту неделю, оставляя за рамками своей истории то, что мог бы поведать только агенту Трэкслеру. Больше о своей миссии он не говорил.

Грейсон Толливер был мертв. Хуже того – с точки зрения мира Грейсон Толливер и до этого не существовал. Никогда.

Брамс!

Если раньше Роуэн не чувствовал себя виновным в смерти отца, то теперь груз вины тяжким бременем лег на его плечи. Такова плата за сдержанность, которую он проявил в отношении Жнеца Брамса, позволив тому остаться в живых. Нужно было прикончить этого отвратительного человека, как он делал до этого со всеми, кто не заслуживал статуса жнеца. Но Роуэн дал ему шанс. Каким же он был глупцом, понадеявшись, что человек, подобный Брамсу, способен нравственно переродиться!

Оставив Ксенократа нежиться в горячей ванне, Роуэн принялся без всякой цели бродить по ночному Фалкрум-Сити. Ему хотелось идти и идти, не останавливаясь: может быть, так он обгонит свою ярость, а может быть, и догонит ее. Возможно, и то, и другое – ярость то наседала сзади, то убегала вперед, но не отпускала.

На следующий день Роуэн решил отправиться домой. К себе домой – туда, откуда два года назад он ушел, чтобы стать учеником жнеца. Может быть, дом исцелит его. Подойдя к знакомому кварталу, он внимательно осмотрелся – не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Но никого не было, за исключением вездесущих камер «Гипероблака». Не исключено, что, поскольку Роуэн не появился на похоронах отца, сообщество жнецов решило, что он вообще никогда не придет домой. А может быть, вышло так, как и сказал Ксенократ – он для них перестал быть главной проблемой.

Роуэн подошел к входной двери, но так и не смог постучать. Никогда прежде он не был таким трусом. Он же без малейших колебаний сходился лицом к лицу с женщинами и мужчинами, специально натренированными, чтобы убивать. Но встретиться лицом к лицу со своей семьей, которая по его вине только что потеряла своего главу, – этого он не вынесет.

Из авто-такси, отъехав уже на приличное расстояние, он позвонил матери.

– Роуэн! – отозвалась мать. – Где ты был? Где ты теперь? Мы так беспокоимся!

Это он и ожидал услышать от матери, но на ее вопросы не ответил.

– Я слышал про отца, – сказал он. – Мне… мне так жаль…

– Это было ужасно, Роуэн! Жнец сел за наше пианино и начал играть. А мы должны были слушать.

Лицо Роуэна исказилось болью. Он знал про ритуал, который во время жатвы разыгрывал Жнец Брамс. Как только его семья все это выдержала!

– Мы сказали ему, что ты был учеником жнеца, но тебя не избрали. Мы думали, он примет это во внимание, но он этого не сделал.

Роуэн не сказал матери, что во всем виноват именно он. Решив поначалу признаться, он потом понял, что только смутит ее, и тогда придется отвечать на вопросы, на которые у него нет ответа. А может быть, он просто струсил?

– Как вы все это перенесли? – спросил он.