Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Стр. 561. Видеть себя в зеркале ему было не по себе, лучше часами простаивать в полумраке винного погребка, это было приятнее.

Письменный стол, беспрерывное стрекотание пишущей машинки да кисловатый мрак погребка — и все. Быть может, книга права: это все. А то, что я теперь добавляю к ней, не имеет значения.

Не надейся, имеет.

А эта дурацкая история с Роберто! Ну не игра ли это с огнем? В доме повешенного говорить о веревке…

М. п. у.: придет время, когда о «Гармонии» похвально выскажется <имя значения не имеет>. [Ничего подобного не произошло, а если и произошло, то, скажем так, в несколько иной форме.] И я буду слушать, растягивать удовольствие, ибо говорить он будет пространно, а когда он закончит и мы обменяемся с ним восторженными взглядами, то я обстоятельно, с напускной важностью («послушай теперь мою исповедь») вывалю на него все это. Ведь он единственный человек на свете, кто может во всем этом разобраться. Соотнести с Творением. Во всяком случае, я надеюсь. Однако боюсь, что он сделает это молча. Иначе и быть не может. И мне достанутся лишь его безмолвие и потрясенный вид. И, может быть, вместо чая он угостит меня палинкой. Так что лучше не ехать к нему на машине. [Все случилось гораздо хуже.] <Хуже и не придумаешь.>

Стр. 572. Ближе к концу, танец отца с братишкой, брат успокаивает отца, но-но, потише-полегче, вот так-то, спокойнее, мой дорогой Зульфикар, спокойнее, хороший коняга, вот так, хорошо. Он коняга хороший, он успокаивается, действительно хороший коняга — и из глаз моих текут слезы. Вопрос армянскому радио: Что делать, из моих глаз текут слезы? — Мы не знаем, что значит «слезы», но думаем, что вам не стоит так увлекаться велосипедом.

Финал романа тоже получил дополнительную окраску, которая может одновременно вызвать рвоту, истерические рыдания и смех: …отец сидит за своей «Гермес-бэби», строчащей, как пулемет; отец бьет, колошматит по клавишам, и из машинки летят и летят слова, одно за другим опускаясь на белый бумажный лист, — слова, до которых ему дела нет, не было никогда и не будет. Не стану лукавить, красивый финал, лучшего не придумаешь — многозначный, трагичный и возвышающий. Одно только «но»: он строчит донос.

Пожалуй, это можно назвать ницшеанским юмором. Какая, по сути, сверхчеловеческая смелость нужна для того, чтобы всю эту красоту разрушить и ниспровергнуть. — Такой смелости у меня нет, я просто иду по следам отца. Как в том анекдоте, только наоборот: он не смелый, он просто слепой. [В такой ситуации написать хорошую книгу нетрудно, нужно только иметь соответствующего отца.] <Но это всего лишь ж. с. Если серьезно, то возможность и смысл написания такой книги обусловлены существованием «Harmonia cælestis», о которой нельзя утверждать ни того, что ее написать нетрудно, ни того, что ее мог бы написать любой.>

7 марта 2000 года, вторник Масленицы

<Служебное объявление: до 22 мая датирование записей отменяется, поскольку расписание моей теперешней жизни к отцу никакого отношения не имеет.>

Вчера экспресс-почтой отослал в Будапешт типографские оттиски. Мой отец улетел.

Вчера же почти одними и теми же словами я заявил моим издателям Г. (по телефону) и Й. (во время обеда), что должен еще написать нечто вроде аппендикса страниц этак на сто [хотя к этому времени мне было уже ясно, что будет больше; уже тогда я видел всю — говоря по-простому — прелесть и уникальность открывшихся мне документов], сто скорбных (sic! ну и кретин) страниц. Как лживо и интригующе это звучало, хотя говорил я чистую правду! [Эту фразу, не в силах противостоять соблазну, я повторю еще не один раз.]