Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Я снова расплакался, как тогда, в мае, в день смерти отца. И плачу опять и опять. — Короче, заваривая на кухне чай, я снова подумал: давай с этим подождем, пусть раскручивается пока «Гармония», пусть в мире полюбят моего отца. На что я слышу вопрос (то есть м. п. у.): а что, после этой книги его перестанут любить? Тут-то и накатил на меня неожиданный приступ, и я зарыдал в темной кухне, прижавшись к стене, колотясь головой о холодный кафель… Я пытался подавить в себе этот приступ, чтобы ответить (как будто в реальной сцене):

Не надо его любить. Я и сам люблю его только потому, что он — мой отец.

И в самом деле: только потому. Хотя что означает «только потому»? И что значит, что я этого человека люблю. (Ну вот, опять… Как будто данный вопрос — единственное, что мы должны понять в жизни.) Что это значило для меня раньше и что — теперь? И что было бы, если бы он не умер? У меня, как у пацана, текут сопли.

Тело не устает меня удивлять.

Надо бы почитать что-нибудь о Мартиновиче[41]. [Решил не читать.] <Между тем я ведь даже не дворянин[42].>

Я мог бы выписывать из романа почти все подряд — настолько все актуально. Стр. 455. Быть отцом — загадочное предприятие. Сколько тайных вопросов и тайных ответов, рождающихся сами собой, без участия заинтересованных сторон! Быть отцом нелегко, потому что к этому невозможно заранее подготовиться. А то, чему можно научиться (…) — наименее интересная сторона отцовства. Я этого тогда не знал, но мой отец знал. Зато он не знал другого — что в конце концов все тайное всегда становится явным. И ведь в самом деле не знал. И я тоже.

Стр. 456. Как-то раз мне пригрезилось (или приснилось), что я расспрашиваю Господа Бога о своем отце. Допытываюсь, вытягиваю из Него — словом, навожу справки. Какой он? Хотелось знать, что он за человек. Быть хоть в чем-то уверенным. Так я проводил время, находясь в животе у Мамочки. Но Господь, сколько я из него ни вытягивал, никак не мог толком ответить на мой вопрос. Понятно теперь почему.

Папочка, дорогой, я уже не способен смотреть на тебя как на реально существовавшего человека. Ты как будто явился ко мне из романа, из дрянного (дерьмового).

Стр. 508. …и только отца вашего они не смогли превратить в слугу!.. Еще как смогли.

Вечером позвонил Й., он только что прочел рукопись. Жаль, что отец не дожил до этого, говорит он. Потому что роман — это памятник всем изуродованным судьбам. В судьбе моего отца, в этом трудном достоинстве, он увидел некую сатисфакцию: мой отец представляет их всех и т. д.

Старик, на хера ты все это разрушил?! Или ничто не разрушено? Даже наоборот? Так мы больше узнаем о «мире», о «конструкции бытия». Не знаю. Возможно, читателям (тут мне хочется захихикать) не помешает разочарование, которое ты им доставишь? Они его заслужили? Уточняю: мы его заслужили. В какой степени его заслужил я? — это мой личный вопрос.

Стр. 540. Так вы готовы умереть за родину или, может, я ошибаюсь?

— Готовы, Папочка, мы готовы.

Тут опять я начинаю реветь. Смех и слезы. А ведь это (всего лишь) цитата, ничего подобного этой сцене в нашей жизни не было. Мало-помалу я начинаю воспринимать «Гармонию» как подлинную реальность, из меня вылезает наивный читатель, эх, плакало наше доброе постмодернисткое имя!

6 марта 2000 года, понедельник

Стр. 560. Вот тогда-то мой отец стал действительно одиноким. Мы не лезли к нему, пусть идет как идет. Я тоже. И замечал, что с легким (или не слишком тяжелым) сердцем смиряюсь со своими поражениями, неудачными попытками найти с ним контакт. (Например, разговоры — я заранее придумывал «темы», культура, политика, спорт, личная жизнь — оставляли его равнодушным; на что-либо спровоцировать его я не мог — только вывести из себя. <с.> Я видел, что это плохо, но до конца своей ошибки не понимал. Не понимал всей своей ответственности. Того, что любви без ответственности не бывает. ж. с., с.