Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Стр. 104. …пинал какой-то коричневый круглый предмет диаметром около фута. Ага, догадался сын моего отца, это грех, это грех. Так и есть.

28 февраля 2000 года, понедельник

В обшарпанном (а может быть, по-спартански непритязательном) театральном буфете беседовал с упомянутым легендарным шефом легендарного книгоиздательства. Нечто вроде того, когда я здоровался за руку с Пушкашем («он Ленина видел»). Но ощущения, что он мог бы цитировать наизусть мои книги, не было. Разговор был приятный, но с разного рода недосказанностями, я однозначно хотел дать ему понять… и т. д. Типично отеческая фигура; из тех, что придают этому выражению смысл. Я таким никогда не буду. Хотя порой, когда накатывает подлый родительский раж, пытаюсь вести себя именно так — к умеренной радости свих чад. — Кстати, слово «умеренная» в этом значении я унаследовал от отца.

Я устал, весь день читал верстку, приятное чувство. [Нечто новое: постоянная тяжесть на сердце перемежается с восторгом, испытываемым от работы. Голова идет кругом.] Вечером, так сказать, рука об руку с Дюри Табори[39], на спектакле. Я умею сидеть вместе с ним (ну а он — со мной), будто с матерью; хорошо.

Стр. 153. …он перед вами в ответе, сынок, ну скажи, где его опять черти носят?.. Скажу, Мамочка: они с капитаном Тотом разрабатывают очередные планы… все ее причитания тщетны, вопрос ее не имеет смысла, если отец отсутствует, то сказать, где он, невозможно, и вовсе не потому, что он ловко прячется, что у нас недостаточно информации — ее просто нет. Моя мать потратила всю свою жизнь на поиски скрытых параметров. Уж я докопаюсь до этих параметров, говаривала она. Но теперь-то мы знаем, что это было в принципе невозможно. (…) Кто такой мой отец — зависело от вопроса. Теперь этот фрагмент переливается какими-то новыми цветами радуги. Онтология и история, вдруг обнявшись, пускаются в пляс. (Перебор.)

…человек исключительный, выдающийся ум, но при этом слабак и дерьмо, говорит моя мать в романе. Интересно, что она знала о нем вне романа. Перед смертью она была уже так немощна, что не выдержала бы, проболталась.

Стр. 157. …ей казалось, что она знает это лицо, но до смерти так и не узнала его (и не только она, никто). Вот, вот.

Господи, разве мог на него кто-нибудь сердиться? (Кстати: фраза принадлежит Магде Сабо.) Вот и я не сердился, даже зная, как много боли он причинял нашей матери. Видимо, уж таков брак, думал я. Дефиниция: муж (жена) — это человек, причиняющий своей жене (мужу) максимальное количество боли.

Но теперь сержусь; однако не в личном, так сказать, плане — от всего этого вскрывшегося сейчас зла я многое получил, сполна наконец-то удовлетворив свое смешное, столь часто упоминаемое стремление к познанию всего сущего (теперь я знаю, «что это за херня»). Я сержусь на тебя, отец, за то, что тех ценностей, которые ты наглядно демонстрировал, больше нет, их не было (то есть были, конечно, ведь в «Гармонии» я их не выдумал, но что за ними скрывалось? Самая гнусная бесхребетность.) Я сержусь на тебя, отец, за то, что мир стал беднее.

Беднее всего лишь мною — наверное, пожал бы он жестко плечами. А с собою я делаю то, что хочу. Что могу. И твои устремления, возвышенные порывы меня не колышут. — Мне было бы страшно разговаривать с этим человеком. Ему бы ничего не стоило даже убить меня. Если понадобилось бы, я думаю, он действительно сделал бы это. До сих пор ни о ком из своих знакомых я такого подумать не мог. И видимо, потому даже представить не мог, чтобы в моем романе кто-то «по-настоящему» кого-то убил. Черные, лежали среди бразильского января двое мертвецов. Никогда я не написал бы подобной фразы. Хотя фраза сама по себе замечательная. Или у меня тоже отныне появятся настоящие трупы?

Каждая (завершенная) книга — очередной запрет: Сюда тебе навсегда путь заказан. И книга за книгой, мы медленно пятимся, изгоняемые из своего сада. «Harmonia cælestis» — серьезный запрет, распространяющийся на огромную площадь (моих владений). Отныне семья, все Эстерхази для меня под запретом — и не из-за судьбы моего отца, но из-за самого романа. Отец лишь помог прояснить ситуацию (добавил мне ума-разума).

1 марта 2000 года, среда